Секунд через пять он поравнялся с Рупертом. Еще мгновение – и он растворится в толпе прохожих. В последний момент Руперт прокричал ему вслед:

– Гас!

Человек резко остановился и замер, как будто ему выстрелили в спину. Чуть помедлив, он обернулся и увидел Руперта, стоявшего у такси. Их взгляды встретились. Прошло несколько долгих секунд. Потом Гас медленно пошел назад.

– Гас! Я – Руперт Райкрофт.

– Я знаю. Я помню.

Вблизи его наружность оставляла еще более неутешительное впечатление – заросшее темной щетиной лицо делало его похожим на бродягу. Руперт знал, что Гас был в плену у японцев. Что его считали погибшим, а оказалось – он жив. Но больше он не знал ничего.

– Ты думал, я погиб?

– Нет, я знал, что ты уцелел. Я женился на Афине Кэри-Льюис, и до нас дошла весть из Нанчерроу. Чертовски рад тебя видеть. Что ты делаешь в Лондоне?

– Да так, ничего.

Таксисту надоело ждать, и он вмешался в разговор:

– Так вы едете, сэр?

– Еду, – холодно ответил Руперт. – Потерпите еще капельку.

Он снова повернулся к Гасу:

– Куда ты направляешься?

– На Фулем-роуд.

– Ты там живешь?

– В данный момент. Мне оставили квартиру во временное пользование.

– Как насчет того, чтобы пообедать?

– Со мной?

– С кем же еще?

– Спасибо за приглашение, но вынужден отказаться. Ты со мной сраму не оберешься. Я даже не брит.

Но Руперту внезапно стало ясно, что если он сейчас упустит Гаса, то потом уж не найдет его никогда. Он стал настаивать:

– У меня весь день свободный, никаких дел. Почему бы нам не поехать к тебе? Приведешь себя в порядок, а потом посидим в каком-нибудь пабе. Поговорим, поделимся новостями. Много воды утекло…

Но Гас все не решался.

– Я живу в довольно неказистом месте…

– Это не важно. Больше никаких отговорок.

Настало время действовать. Руперт открыл дверцу такси и посторонился:

– Давай, старина, залезай.

Гасу ничего другого не оставалось, как сесть в машину; он передвинулся на дальний край сиденья и опустил свою коробку на пол между ног. За ним, чуть медленнее, в такси забрался Руперт и, осторожно поставив свою ногу в удобное положение, захлопнул дверь.

– Так, значит, в «Кавалерию», сэр?

– Уже нет. – Руперт повернулся к Гасу. – Говори, куда ехать.

Гас назвал шоферу свой адрес, и они влились в поток автотранспорта.

– Тебя ранило, – сказал Гас.

– Да. В Германии, всего за несколько месяцев до конца войны. Я потерял ногу. Откуда ты знаешь?

– Джудит мне рассказала. В Коломбо, когда я возвращался домой.

– Джудит, ну конечно.

– Ты уже не служишь?

– Нет. Мы с Афиной живем в Глостершире, в имении моего отца, в своем доме.

– Как Афина?

– Как всегда.

– Все так же обворожительна?

– О да.

– И у вас, если мне память не изменяет, маленькая дочь?

– Клементина. Ей уже пять лет, Афина опять ждет ребенка, должна родить весной.

– Лавди мне писала и сообщала все семейные новости. Поэтому я в курсе. Чем ты занимаешься в Глостершире?

– Учусь вещам, которые должен был освоить давным-давно: как управлять имением, фермами, следить за лесными угодьями, организовывать охоту. После армии я понял, что совершенно не подготовлен к мирной жизни. Я подумывал пойти в агрономический колледж в Киренсестере, но потом у меня возникла мысль направить свои скромные способности в другое русло.

– И в какое же?

– В политику.

– Боже правый!.. – Пошарив в кармане куртки, Гас вытащил сигареты и зажигалку. Он прикурил, и Руперт заметил, что руки у него дрожат, а длинные пальцы покрыты бурыми табачными пятнами. – Откуда такая мысль?

– Не знаю. Хотя нет – знаю. После госпиталя я посещал семьи кое-кого из моих погибших однополчан. Люди, с которыми мы вместе сражались, с которыми я прошел всю Западную пустыню и Сицилию. Порядочные люди. А семьи их живут в таких жалких условиях, прозябают в нищете. Промышленные города, дома впритык, коптящие трубы, сплошная грязь и мерзость. Впервые в жизни я увидел своими глазами, как живут простые люди. Признаться, мне стало просто дурно. И я захотел сделать что-то для того, чтобы положение изменилось. Изменилось к лучшему. Чтобы все люди в нашей стране могли жить достойно. Быть может, это звучит несколько наивно, но я чувствую, что именно в этом заключается дело моей жизни.

– Флаг тебе в руки, раз ты думаешь, что способен что-то изменить.

– Этим утром я встречался в палате общин с председателем консервативной партии. Нужно, чтобы меня выдвинули в кандидаты от какого-нибудь избирательного округа. Пусть даже это будет оплот лейбористов, где мне не победить никогда в жизни, зато – хорошая практика. Ну а потом, со временем, если все пойдет хорошо, – стану членом парламента.

– А что Афина обо все этом думает?

– Одобряет.

– Так и вижу, как она сидит на трибуне консерваторов в цветастой шляпке.

– Все это еще, однако, в отдаленной перспективе…

Гас потушил сигарету и наклонился к водителю:

– На правой стороне улицы, сразу за больницей.

– О’кей, сэр.

Казалось, они уже почти на месте. Руперт, незнакомый с этой частью города, не без любопытства поглядывал в окно такси. Его Лондон, включающий в себя «Риц», «Беркли», любимый клуб и городские особняки друзей матери, был ограничен со всех четырех сторон света четкими ориентирами – река, Шафтсбери-авеню, Риджентс-парк и «Хэрродз». За этими границами лежала неизвестная страна. Перед глазами проплывали следы разрушений, причиненных бомбежками, – воронки, опоясанные временными заборами, руины на месте бывших домов. Все имело какой-то обветшалый и обшарпанный вид. Маленькие магазинчики выплевывали свои товары на тротуары; мимо проплыли зеленная лавка, газетный киоск, комиссионный мебельный магазин, пирожковая с запотевшими от пара окнами.

Такси остановилось. Гас нагнулся, подобрал свою коробку и выбрался наружу. За ним вышел Руперт. Он полез в карман брюк за мелочью, чтобы расплатиться с таксистом, но Гас его опередил.

– Сдачи не надо.

– Спасибо большое.

– Пойдем, – сказал Гас Руперту и двинулся через тротуар.

Руперт последовал за ним. Между пирожковой и маленькой бакалеей находилась узкая дверь с облупившейся темно-коричневой краской. Гас открыл ее и первый вошел в сырую, душную парадную с уходящей наверх, в темноту лестницей. Пол и лестница были покрыты линолеумом, в воздухе висел тяжелый запах гнилой капусты и кошачьей мочи. Когда дверь за ними закрылась, они оказались почти в полной темноте.