Гас не ответил. Барменша принесла им пиво, Руперт расплатился, не поскупившись на чаевые.

– Ах, спасибо, сэр! Что же вы не едите сандвичи, они засохнут.

– Съедим через минутку, большое спасибо.

Огонь в камине угасал. Заметив это, она черпнула совком еще кокса и бросила на тлеющие уголья. Сначала повалил дым, но вскоре пламя разгорелось вновь.

– Лавди – это было ужаснее всего, – проговорил Гас.

– Прости, что?..

– Когда Джудит сказала, что Лавди замужем. Только мысль о Лавди и о Нанчерроу помогла мне выжить на этой проклятой железной дороге. Однажды меня так скрутила дизентерия, что я был на волосок от смерти. Легче всего было просто сдаться и умереть, но я не сдался. Я всеми силами цеплялся за жизнь и выкарабкался. Я не позволил себе умереть, потому что знал: Лавди ждет меня и я должен к ней вернуться. А она думала, что я погиб, и не стала ждать.

– Да, это так, к сожалению.

– Я хранил в душе ее образ, как драгоценную фотографию. И еще я думал о воде. О бегущих по камням ручьях Шотландии, бурых, как торф, пенистых, словно пиво. Я видел перед собой воду – текущие реки, волны, накатывающие на пустынный пляж. Я слушал воду, пил ее, плавал в ней. Холодные струи, очищающие, исцеляющие, обновляющие. Бухточка в Нанчерроу и море во время прилива, глубокое, чистое и голубое, как бристольская эмаль. Бухточка. Нанчерроу. И Лавди.

Они помолчали, потом Руперт сказал:

– По-моему, тебе нужно поехать в Корнуолл.

– Джудит приглашала. Она писала мне. Трижды. А я не ответил ни на одно из ее писем. Пару раз пробовал, но ничего не выходило. Я не знал, что сказать. Но на душе у меня нехорошо: обещал ответить и не ответил. Теперь уж она, наверно, и думать обо мне забыла. – Тень улыбки скользнула по его угрюмому лицу. – Выбросила меня, как изношенную перчатку, как выжатый лимон. И я ее не виню.

– Я думаю, тебе не следует оставаться в Лондоне, Гас.

Гас надкусил свой сандвич и заметил:

– Вообще-то, он не так уж плох.

Руперт так и не понял, о чем он говорит – о сандвиче или о Лондоне.

– Слушай, – он подался вперед, – я прекрасно понимаю, что в Корнуолл ты не хочешь ехать. Тогда едем вместе в Глостершир. Сегодня, прямо сейчас. На такси до Паддингтона, там сядем на поезд до Челтнема. Там стоит моя машина. Поедем домой. Поживешь у нас. Пусть не Корнуолл, но тоже очень красивые места. Афина, я знаю, встретит тебя с распростертыми объятиями. Можешь жить у нас сколько душе угодно. Только, пожалуйста, очень тебя прошу, не возвращайся в эту ужасную квартиру!

– Это как бы конечная точка, я больше не могу убегать.

– Прошу тебя, едем!

– Я очень ценю твою доброту. Но я не могу. Пойми, я должен обрести мир с самим собой. Только после этого я начну выкарабкиваться.

– Я не могу тебя оставить.

– Можешь. Я в порядке. Самое худшее уже позади.

– Ты не натворишь глупостей?

– Ты хочешь сказать: не наложу ли на себя руки? Нет, этого я не сделаю. Только не считай меня неблагодарным.

Руперт вытащил из нагрудного кармана бумажник. Гас слегка оторопел.

– У меня есть деньги, я не нуждаюсь в подаянии.

– Ты меня обижаешь. Я даю тебе свою визитку. Адрес и номер телефона. – Он протянул Гасу карточку, и тот взял ее. – Обещай, что позвонишь, если возникнут проблемы или тебе что-нибудь понадобится.

– Спасибо.

– И мое приглашение остается в силе.

– Я в порядке, Руперт.

После этого говорить им, в сущности, было уже не о чем. Они доели сандвичи, допили пиво; Руперт надел пальто и котелок, взял трость и пакет с покупками, и они вышли на улицу, под хмурое небо промозглого дня. Они прошли чуть-чуть пешком, пока на дороге не показалось такси. Гас остановил его, и, когда машина подъехала к тротуару, они повернулись друг к другу.

– Пока.

– Прощай, Руперт.

– Удачи.

– Привет Афине.

– Обязательно.

Руперт сел в такси, и Гас захлопнул за ним дверцу.

– Куда ехать, сэр?

– На вокзал Паддингтон, будьте добры.

Когда машина тронулась, Руперт повернулся на сиденье и посмотрел через стекло назад. Но Гас уже развернулся и шагал прочь, а мгновение спустя потерялся из виду.

В тот же вечер, посоветовавшись с женой, Руперт позвонил в Дауэр-хаус. Было почти девять часов, и Джудит с Филлис коротали время, сидя с вязаньем у огня и слушая по радио оперетту Штрауса-младшего «Венская кровь». Наконец музыка смолкла – вот-вот должны были начаться девятичасовые новости. И в этот момент за закрытой дверью зазвонил телефон.

– Черт! – пробурчала Джудит. Не то чтобы она так сильно жаждала послушать новости, просто телефон по-прежнему стоял в холле, а в этот холодный декабрьский вечер там гуляли ледяные сквозняки. Она отложила свое вязанье, накинула на плечи кофту и отважно направилась в холл.

– Дауэр-хаус.

– Джудит, это Руперт. Руперт Райкрофт. Я звоню из Глостершира.

– Боже, какой приятный сюрприз! – Разговор, по-видимому, предстоит довольно продолжительный, подумала Джудит и решила, что лучше присесть на стул. – Как вы там поживаете? Как Афина?

– У нас все хорошо. Но я звоню по другому поводу. У тебя найдется несколько минут?

– Ну разумеется.

– Дело непростое, так что выслушай меня не перебивая.

Она не перебивала. Он говорил – она слушала. Он ездил на день в Лондон. Видел Гаса Каллендера. Гас живет в каких-то убогих комнатах на Фулем-роуд. Они пошли пообедать в один паб, и Гас рассказал Руперту все, что с ним произошло, начиная с того момента, как он вернулся домой. Смерть родителей, судьба состояния его отца, лечение в психиатрической больнице.

– В психиатрической больнице?! – не на шутку встревожилась Джудит. – Почему он нам не сообщил? Он был просто обязан дать о себе знать! Я писала ему, но ответа так и не получила.

– Он говорил. Три письма. Но я думаю, он был не в состоянии отвечать на них.

– Теперь он здоров?

– Трудно сказать. Выглядел ужасно. Курил одну сигарету за другой.

– Что он делает в Лондоне?

– Я думаю, он просто хотел найти такое место, где мог бы остаться наедине с собой.

– Неужели ему нечем заплатить за номер в гостинице?

– Не думаю, что все настолько плохо. Но он не хотел жить в гостинице. Как я сказал, он хотел побыть один. Доказать себе, что может со всем этим справиться. Один приятель одолжил ему ключ от этой ужасной квартиры, а потом, не успев прибыть в Лондон, он сразу заболел гриппом. Может быть, поэтому он и выглядел так скверно, а квартира была так загажена.