— Всё в порядке, Лера? — Чернов вопросительно смотрит на меня, замечая, что я стала дышать тяжелее, и будто специально притягивает ближе к себе. — Ты нервничаешь, потому что мы на завод приехали? Если не готова, можем развернуться обратно. Подождёт Осипов ещё недельку, не обломится.

— Нет, — мотаю головой, стараясь придать лицу непринуждённое выражение. Не хочу, чтобы Чернов знал, как он действует на меня. Я и так со стыда готова сгореть из-за того, что было утром. — Всё в порядке, я просто немного волнуюсь, вот и всё. Не хочу ничего откладывать.

Мужчина какое-то время смотрит на меня с сомнением, но в конце концов всё же одобрительно кивает.

Когда мы с ним проходим через широкие стеклянные двери, чувствую, как по телу проходит лёгкий мандраж и теперь действительно начинаю нервничать.

Ведь это предприятие — папино детище. Плод его многолетних трудов. Пусть Павла Миронова нет в живых, частичка его души всегда будет продолжать жить в стенах этого завода.

Оглядываю просторный холл, пытаясь подметить каждую деталь, изо всех сил настраивая свой мозг на то, чтобы выудить из его недр воспоминания об этом месте, но как бы я не напрягалась, рассудок упрямо не желает выдавать мне своих тайн.

К счастью, Костя не торопит меня, молча стоя за моей спиной. Но очень близко. Настолько, что я физически ощущаю его позади себя. Это сильно сбивает. Потому что вместо того, чтобы настроить свой мозг на то, чтобы вспомнить прошлое, мои мысли то и дело возвращаются к настоящему. К мужчине, стоящему рядом. К пряному запаху его парфюма, который я ощущаю даже сейчас. К его широкой грудной клетке, которая при каждом вздохе ударяется о мою спину. К невероятной, мощнейшей энергетике, которая полностью окутывает меня, поглощает, но в тоже время даёт необъяснимое чувство защиты.

— Лера, нас ждут, — я слышу Костин шёпот. — Если хочешь, после того как всё подпишем, ты сможешь ещё походить по заводу.

Он наклоняется и слегка касается губами моей шеи, отчего я вздрагиваю. В этот же момент его руки задирают подол моей куртки. Пальцы проскальзывают под свитер, шершавые подушечки начинают поглаживать кожу на животе, и мне в один момент становится невыносимо жарко.

Суматошно озираюсь по сторонам, нервничая от того, что в холле полно людей, которые могут неправильно истолковать увиденное. Хотя, признаться честно, я сама уже не понимаю, как расценивать Костино поведение.

Сама разворачиваюсь к нему лицом, проворачиваясь в его руках, продолжающих лежать на моей талии.

И в этот же момент замечаю за Костиной спиной стенд с фотографиями. Взгляд моментально улавливает среди десятка лиц знакомые черты, и моё сердце в тот же момент болезненно сжимается.

Не смотря на то, что стенд находится довольно далеко, не смотря на потерю памяти, и на то, что человек на фото выглядит гораздо старше портрета на надгробной плите, я всё равно его узнаю.

— Костя, там… — голос дрожит и надламывается, и я тяжело сглатываю, пытаясь расслабить сжимающуюся гортань. — Там папина фотография… На стенде.

Чернов даже не успевает отреагировать, когда я вырываюсь из его объятий и практически бегом направляюсь к стене, на которой висит фото отца.

Подлетаю к стенду ни на миг не отрывая взгляда от родного лица. Папа практически не изменился с молодых лет. Только вокруг глаз появилась россыпь мелких мимических морщин.

На фото, с которого он сейчас на меня смотрит, отец улыбается, точно также как и на своей надгробной плите.

Почему-то мне кажется, что папа часто улыбался. В отличие от Кости, от которого не дождёшься лишней эмоции. Не знаю, зачем даже в этот момент я о нём думаю. Это лишнее сейчас. Я должна сосредоточиться на своём папе. Я хочу сосредоточиться на нём.

Рука Чернова ложиться на моё плечо, слегка сжимая его. Я не оборачиваюсь, продолжая вглядываться в фото, но всё равно чувствую, что Костя напряжён. Возможно, ему тоже тяжело смотреть на улыбающегося друга и знать, что того больше нет в живых?

Дрожащими пальцами дотрагиваюсь до снимка. Веду по контуру папиного лица, пытаясь впечатать его облик в свою память и в этот момент перед глазами снова мелькает яркая вспышка. Как тогда, на кладбище, когда я смотрела на фотографию мамы.

Я снова чувствую, как вокруг меня сгущается темнота, и внешние звуки медленно стихают, а меня саму словно отбрасывает куда-то в другую реальность, в которой я наблюдаю за происходящим со стороны.

Я нахожусь в комнате. Судя по антуражу, это девичья спальня. Светлая, с какими-то плакатами на стенах, несколькими мягкими игрушками на полках рядом с книгами, большим зерколом в полный рост.

Но внимание моё привлекает кровать. Потому что на ней я вижу себя. Только совсем немного младше.

Я укладываюсь головой на подушку и натягиваю одеяло к подбородку. Немного ёрзаю, пытаясь принять удобное положение.

Рядом со мной на краю постели сидит папа. Он улыбается, как и всегда, гладит меня по голове, наклоняется и целует в лоб, очевидно придя пожелать спокойной ночи.

Мне так хочется почувствовать его прикосновение на самом деле, а не наблюдать за этим издалека. Я тяну руку, хочу дотронуться, хотя бы ненадолго задержаться в этом воспоминании. Но как только делаю шаг вперёд, снова погружаюсь в темноту.

Ещё одна вспышка, и я вижу новую картинку.

Та же самая комната, и снова я лежу в постели. Я знаю, что это воспоминание свежее, потому что выгляжу на свой настоящий возраст.

Папа также как и в прошлом воспоминании сидит возле меня на краю кровати. Только почему-то он не улыбается больше. Наоборот. Лицо отца выглядит хмурым. Я каждой клеткой тела чувствую исходящее от него напряжение.

Папа поправляет одеяло, подтягивая его чуть выше. Я вижу, как трясутся его руки, когда он сжимает и разжимает кулаки, желая избавить пальцы от напряжения.

— Он не получит тебя, Лера, — словно эхо, слышу его шипящий, взволнованный шёпот. — Я увезу тебя из города. Он только через мой труп до тебя доберётся.