– Нет, неверно, – старик покачал головой и раскрыл ладонь. Все до одной щепки были обломанные. – Видишь? Когда уж никак нельзя, чтоб сложилось по-твоему, так и не сложится, сколько чар ни плети.

Яр обиженно насупился.

– Так я ж не знал!

– И никогда знать не будешь. Думай всякий раз трижды по трижды, прежде чем чары удачи в ход пускать, – сурово сказал Драган. Видать, лицо у ученика стало такое несчастное, что старик сжалился и убрал в сторону треклятые щепки. – Ладно уж. Запреты мне назови, и будет с тебя.

Яр сдержал вздох и легко вызвал в памяти набившие оскомину запреты. Дня не проходило, чтоб волхв не спросил с него слов клятвы. Тут уж помирать станешь – не забудешь.

– Не отнимать жизнь человечью, – заговорил он, глядя в глаза наставнику. Так надо было – будто он и впрямь приносил обет. – Не чинить дурного человечьему разуму и телу через свой дар. Не беречь свою жизнь пуще чужой. Не принимать мирской власти. Не отказывать в помощи. Не брать платы за помощь. Не прибегать к дару ради корысти. Не вступать в людские войны. Не называться чужим именем. Всё, все девять…

– Верно говоришь, – похвалил волхв. – Что, погулять неймётся?

Яр смолчал. Неймётся, само собой, так не сознаваться же! Чего доброго, скажешь – а старик посадит писать строчки, или считать, или подсунет скучный свиток про каких-нибудь князей, про которых ученик слыхом не слыхивал. Волхву всё одно, что в своей глуши сидеть, что в Белогороде…

– Беги уж, – посмеиваясь, сказал Драган. – Ко мне нынче гость. Как устанешь, сам возьми поесть да умыться.

Подумаешь, невидаль! Нынче к волхву что ни день, то новый гость. Как прослышали, что Драган из Ясновых лесов выбрался в Белогород, так каждый вечер кто-нибудь на пороге; хозяйка уж с ног сбилась всех их потчевать. Сам-то волхв есть привык нечасто и скромно – никакой радости не видел в застольях. Стянув по пути кусок вчерашнего пирога, Яр выскочил во двор и знакомым путём побежал прочь от блестящих на солнце стен белокаменного детинца. Внутри них стояли величавые княжеские палаты, богатые дома воевод, надворных чародеев и самого престольного волхва; ученику Драгана Белогородского разрешалось здесь ходить, но всё одно было ему чуждо на мощёных булыжником улицах. Всякий раз, как выпадал случай, Яр сбегал в посады, в Нижний город или на Купецкую сторону. Там никто его не знал, люд ходил пёстрый, разный; среди бревенчатых домиков спокойней было, чем меж громадных каменных стен.

Нынче вздумалось свернуть к высокому берегу Брая: вдоль ручья, одного из многих, и в сторону Сенного торжища. Драган говорил, когда-то здесь и впрямь продавали одно только сено, но с тех пор торжок разросся, дотянулся одним краем до Бронницкой слободы, другим – почти до самой реки, и теперь весь стольный город здесь собирался побродить меж рядов и поглазеть на диковинки со всего божьего света. Так вышло, что впервые Яр попал сюда всего-то лето тому назад, уже навидавшись чудес в долгих странствиях; не будь так, он бы, наверно, глазам своим не поверил, что бывают такие люди и такие вещи. Незаметный для всех, пробирался он меж пёстрых лавок, когда поглядывая на разложенное там добро, когда во все глаза рассматривая мимохожих. Вот купец из южных стран завернулся в тяжёлую вышитую накидку – в здешнее ласковое лето ему всё одно отчего-то холодно. Вот суровый лицом поморянин медленно шагает вдоль рядов, оглаживая ладонью костяную рукоять длинного ножа. Вот горожанка, уперев руки в бока, шумно торгуется с красномордым лавочником… Здесь, на берегах изобильного Брая, горяче́е и солнце, и нравы; подумать нельзя, чтоб в родных северных краях баба на мужика посмела так подымать голос. Ильгода большая, разная. В Вихоре одно, в Черне другое; только боги едины надо всей землёй, от Журавлиных степей и до Льдистого моря.

Мимо прошёл невысокий смуглый человек, такой диковинный, что и скажешь не вдруг: одет по-белогородски, в расшитую алой нитью рубаху и широкие порты, а вот плоским круглым лицом и куцей бородкой как есть южный степняк – таких по берегам Брая мало, почти вовсе нет. Яр от нечего делать увязался за ним следом. Чего ему надо? Как он говорит? Уж, наверно, не так, как белогородцы, и не так, как сам Яр. Чужак дошёл до лавчонки, с которой здешний колдун продавал всяческие обереги, и принялся глазеть на дорогие, серебряные. Потом вытащил из ножен короткий кривой клинок, поддел им шейную гривну и спросил высоким гортанным голосом:

– Сколько возьмёшь?

Колдун, радушно улыбаясь, пригляделся к вещице.

– За ту – золотой, добрый господин. Диво как хороша! Надень только – и всё у тебя сладится, ровно сама Пряха постелет дороженьку…

Золотой за такую – слишком много. Яр не приучился ещё видеть тонкие чары удачи, но всё одно искусного в обереге было мало. Плохонькое серебро, сплошь исчерченное корявыми значками, едва отблёскивало в солнечном свете, да и сработал колдун неряшливо, без старания. Чужак, однако, спорить не стал; вынул из кошеля новёхонький княжеский золотой и положил перед торговцем. Тот потешно вытаращился, потом спохватился, вложил безделицу в смуглую ладонь, торопливо бормоча особые слова. Яр, заскучав, принялся разглядывать лежащие на краю прилавка дешёвые обереги. Желтоватые, грубые, как суровая нитка, чары намотаны были на медные кругляшки без выдумки, незатейливо; такие разве только от стылой хворобы и помогут. Драган, покуда бродил вдоль Медвежьего берега, выучил Яра и снежную лихорадку лечить, и раны закрывать – что там та стылая хвороба! И для чего только люду те поделки, когда всего-то и трудов – волхва позвать?..

Кто-то грубо пихнул его в бок, и тут же ловкая рука, обёрнутая тряпицей, сгребла с прилавка горсть оберегов. Воришка, маленький, худющий,