вообще нет — нет ничего наилучшего и самого желанного для человека — и что люди живут, умирают и всегда будут жить и умирать в ситуации, когда никакого ответа на этот вопрос нет.

Когда Силен сообщает царю истину, та, должно быть, лишь подтверждает его давние страхи и подозрения. Потому что ответ заключается в том, что нельзя пожелать ничего такого, из-за чего все стало бы нормально. Ничего такого нельзя пожелать, и вообще из твоего существования не может выйти ничего такого хорошего, что объяснило бы все страдания. Ничего подобного не существует. На вестнике этого знания, как его понимает Рубенс, лежит немалое бремя. Глядя с точки зрения Рубенса, можно представить, что Силен сообщает о наилучшем для человека мягким голосом. Пока Силен говорит, в его глазах нет-нет да и мелькнет огонек злобы. Может, это отблеск хмельного гнева. В конце концов, царь Мидас вынудил его раскрыть рот. Какие бы поиски ни вел царь Мидас, он готов вредить и обманывать, чтобы заполучить желаемое. Царь Мидас надул Силена, пленил Силена и теперь наконец-то получит некие сведения, которые предположительно принесут ему непосредственную выгоду — даже если в самом дальнем уголке сердца царь и догадывается, что его вопрос обернется глубоким разочарованием.

Силен понимает царя Мидаса и сочувствует ему, но с некой толикой презрения. Он изрекает свою истину мягко, но внутри него тлеет гнев — тлеет презрение к каждому или каждой, кто не способен дойти до этой истины самостоятельно, неспособен увидеть, как эта истина вопиет из той действительности, с которой они сталкиваются. Однако, договорив, Силен испытывает лишь грусть. Некая толика грусти — вот и все, что может остаться в итоге. Дело сделано. Истина прозвучала. Полубог может вернуться к дионисовой компании, где цикл неистовства и краха повторяется снова, и снова, и снова.

Этот Силен на картине Рубенса — не тот ли самый Силен, что провел время с царем Мидасом и тащится назад к дионисовой компании? Может, именно потому сатиры и обхаживают его больше обычного. Они щиплют его и подначивают, потому что какой-то там царь только что взял его в плен и затем вернул. Они рады, что он опять с ними, но не могут отказать себе в удовольствии его подразнить.

«Ах, Силен, — причитают они, — как это ты позволил старому царю себя схватить?»

Ответ им, конечно, известен. Царь поймал Силена, подменив воду в источнике на вино. Царь Мидас поймал Силена тем самым, чем удерживает его Дионис. Хмельной туман — вот что пленяет Силена, что покоряет его. Силен перед ним беспомощен. Иными словами, он беспомощен перед истиной, которая есть его бремя. Силенова истина — что наилучшее для человека вообще не рождаться, второе же по достоинству — поскорей умереть, — в обыденном сознании Силена эта истина надежно и заботливо охраняется усердными возлияниями. Силенова истина — это такая мысль, которую нужно всегда удерживать плавающей в чане спиртного и доставать исключительно во времена кризисов, когда с ней нужно столкнуться в качестве реальности. В конце концов, Силен бессмертен. Он из тех, кто не ведает смерти. И все же он проживает земную жизнь, похожую в остальном на жизнь смертных, разве что бесконечную. Порой Силен предпочел бы умереть. Он берется за чарку. Гонит эту мысль прочь.

Из ужасной силеновой премудрости, в конце концов, следует один вывод: пожалование даром смерти для человечества — вообще-то благословение. Пребывание человека в мире конечно. Для человека существует конец бесконечного природного цикла, и этот конец обретается в смерти. Для Силена тот факт, что жизнь не имеет смысла, таков, что с ним нужно сталкиваться на ежедневной основе и вечно. Силен обречен видеть бесконечное повторение. Поэтому его откровение этой истины царю Мидасу должно быть сопряжено с некой толикой горьких раздумий. Человеческие существа могут и не осознавать, что наилучшее для них — умереть; их может ошеломить заключенная в этой мысли истина, но они все равно умрут. Смерть все равно настигнет их, каждого. Смерть неотступна. Мысль, что это и хорошо, что этого и нужно желать, может быть труднейшей из всех и такой, что оставляется без внимания подавляющим большинством человеческих существ, идущих по жизни навстречу поджидающей смерти. Но смерть все равно поджидает.

Тайное послание, скрытое в силеновой истине (которая в остальном шокирует нас и сбивает с ног) заключается в том, что это поджидающее, смерть, это поджидающее истребление — на самом деле и есть ответ. Неким образом в этой данности, в абсолютной неизбежности смерти, и состоит благо. Посему единственным возможным благом, обретаемым в бесконечном цикле жизни, является — как кажется, парадоксальным образом, — данность смерти. Изначально наилучшее, говорит Силен, — вообще никогда этого не испытывать, не оказываться брошенным в отделенность от смерти, то есть не приходить в жизнь. Но когда человек, рождаясь и приходя в жизнь, отделяется от смерти, после этого наилучшее — познать смерть, прожив жизнь.

Силен это знает лучше кого бы то ни было. Знает, поскольку может наблюдать это день ото дня. Он наблюдает бесконечный цикл жизни и очень хорошо понимает, что в относительной длине или краткости этого цикла ответов для отдельного индивида не существует. Проживешь ты чуть больше или чуть меньше — ничего не изменится. Когда речь заходит о таком вопросе, как смерть, сам факт рождения уже ставит человека перед дилеммой. Проблема смерти возникает именно из-за рождения. Поэтому в каком-то смысле наилучшее для человека — вообще не рождаться. Это устранило бы проблему как таковую. Но если уж ты родился, то входишь в боль жизни — боль, которая становится еще острее оттого, что завершается в непостижимости смерти. Великий цикл жизни и смерти, логика и цель которого заключены в самом его течении, не воспринимается как логичный и целенаправленный индивидуальными существами, на которых и лежит этот труд — жить и умирать. Но цикл жизни требует, чтобы этот труд совершался — труд жизни и умирания. Цикл жизни сохраняет смысл целого. Но делает это посредством индивидуальных смертей тех частичек, которые составляют цикл жизни. Умирать само по себе — дело скверное и пустое. Если уж ты родился, внушает Силен, то лучше всего, наверное, будет просто завершить круг, отыграть свою роль в бесконечном и непостижимом цикле жизни. Умереть.

Если хочешь найти какой-нибудь смысл, внушает Силен, то найдешь его в том, что жизнь — она ради смерти, а смерть — ради жизни. Если тебя, говорит Силен царю Мидасу, тревожит то состояние, в котором обретаешься ты как смертный, предстоящий собственной смертности, нужно