Лицо у полковника было худое, ястребиное, не носившее нималейших следов старческой расслабленности. Легонько пристукнув саблей покаменному полу веранды, он поинтересовался крайне серьезно:

— Как там насчет северных шпиков? Не замаячилипоблизости?

— Я ни единого не видел, полковник, — с той жесерьезностью ответствовал Бестужев и, понукая коня, поехал дальше.

Полковник де Вилламбур, местная достопримечательность (какподозревал Бестужев, из-за полного и совершеннейшего отсутствия других), вовсем прочем, как Бестужев убедился, сохранял ясный ум и здравый рассудок.Пунктик у него имелся один-единственный: вот уже несколько лет полковниквсерьез верил, что по его душу однажды нагрянут нежданно-негаданно коварныесеверные агенты с самыми злодейскими замыслами, вплоть до самоубийственных — ипо нескольку часов в день бдительно держал стражу, чтобы, боже упаси, неоказаться застигнутым врасплох… Как Бестужеву случайно стало известно, в своевремя кавалеристы полковника захватили целый взвод северян, всластьмародерствовавших в занятой ими южной усадьбе: разлетаются вдребезги стекла имебель, столовое серебро и все мало-мальски ценное перекочевывает в заплечныемешки, из амбара доносится отчаянный женский визг… Не особенно и колеблясь,полковник приказал своим молодцам повесить всю эту шайку быстренько и повыше —что те с охотой исполнили. Ну, а многие десятилетия спустя полковник решил, чтоему непременно припомнят коварные северяне старую историю, обошедшуюся в своевремя без последствий, так пунктик и появился… Касаемо всего прочего, онрассуждал вполне здраво и был чертовски интересным собеседником, поведавшиммного такого, чего Бестужев не читал ни в одной книге по военной истории…

Углядев вдали заветную цель, он легонько подхлестнул коня, иПако пошел рысцой. Остановился вдруг, запрядал ушами, вскинул голову и,несмотря на всю свою смиренность, принялся приплясывать на месте. Теперь иБестужев услышал сверху равномерный треск-тарахтенье, напоминавшее размереннуюработу мотоциклетного мотора.

— Тьфу ты, черт… — проворчал он, умело успокаиваяконя.

Зашарил взглядом по лазурному безоблачному небу и вскоревысмотрел слева источник звука: саженях в ста над землей медленно, такоевпечатление, натужно перемещался угловатый летающий предмет, как раз ииспускавший это беспокоившее коня тарахтенье.

Аэроплан снизился, исчез из виду, с затихающим трескомопустился — ага, месье Леду, надо полагать, пробовал аппарат перед очереднойдемонстрацией.

Бестужев тронул коня, усмехаясь под нос. В сонном захолустьеодновременно оказалось целых два символа технического прогресса. Одним из них,как легко догадаться, стала кинематографическая экспедиция Голдмана и Мейера, авторым — залетный в полном смысле слова европейский французик со своимаппаратом. И в Новом, и в Старом Свете хватало этаких вот гастролеров, заденьги демонстрировавших полет своего аппарата, а то и катавших за отдельнуюплату любителей острых ощущений. Увы, неосмотрительный француз плохо угадал свыбором места — здешнее население, включая чернокожих, проявило большой интереск новомодному изобретению, увиденному впервые в жизни и охотно отдавало монеткиза редкостное зрелище. Однако народонаселение это, довольно малочисленное дляуспешного бизнеса, во второй раз уже не спешило нести денежки в проволочнуюкассу, которую обычно держал на столике французов ассистент, и месье Леду вотуже несколько дней не собиравший публику, проедал и пропивал скудную выручку,так и не решив, должно быть, куда ему направиться в поисках более выгодныхдемонстраций…

Подъехав к одному из двух городских трактиров, именовавшихсяздесь салун, Бестужев без церемоний привязал гнедого к перилам, как здесь все ипоступали. Распахнул смешные малюсенькие дверцы-недомерки, свободно качавшиесяна петлях на высоте его груди, вошел в обширное прохладное помещение.

Пунктуальный Голдман уже сидел за столиком в глубине зала —но он оказался не один, а в компании какого-то незнакомца (эти двое, не считаяБестужева, оказались единственными посетителями). За стойкой заметно оживилсяпузатый бармен в белоснежной рубашке, черном жилете и алмазной булавкой вшироком черном галстуке.

Он был из Ирландии родом, из языков знал только свой роднойда английский — но в некоторых аспектах здешней жизни Бестужев уже неплохоразбирался, приобвыкся, можно сказать. Положив шляпу на стойку и вежливокивнув, он без запинки выговорил со сноровкой коренного американца:

— Гуд дэй, Пэдди. Уайн дринк.

Бармен, малость просветлев лицом, проворно придвинул емустакан с этим самым «уайндринком», то есть довольно убогим количеством виски,каковое количество привело бы в нешуточное уныние любого российского выпивоху.Но что поделать, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Случаются и вздешних кабаках шумные загулы, когда спиртное льется в стаканы не стольмизерными дозами — но не в будни, не в это время дня. Приходилосьсоответствовать здешним реалиям. Бестужев, устроившись на высоком стуле безспинки, уже почти привычно отпил крохотный глоток «уайндринка»: уже непередергиваясь от такой манеры потреблять напиток, не уступавший водке вкрепости, а то и превосходивший.

Присмотрелся. Голдман был всецело поглощен беседой сбезукоризненно одетым на городской манер юношей — а значит, пока что нужнособлюдать деликатность и не соваться к нанимателю с текущими делами, тем болеечто он и так Бестужева заметил. Разделавшись со своей порцией, он столь жебраво, без запинки сообщил:

— Уан бигблэкби-и!

И тут же обрел высокую кружку темного пива с белоснежнойшапочкой пены. А что вы хотели? Русский человек нигде не пропадет, господа мои,а уж тем более в таком вот заведении…

Вот пиво как раз можно было цедить неторопливо, чем он изанимался какое-то время — пока собеседники не расстались. Юноша, вежливораскланявшись, встал из-за столика, прошел мимо Бестужева с видом грустным изадумчивым. Что-то он никак не походил на хваткого дельца, решившего вложитьприличную сумму в кинофабрику «Голдман-Мейер», скорее уж у него лицо просителя.Бритый, как актер…

Голдман кивнул, Бестужев забрал кружку и пересел за егостолик. Спросил:

— Ничего неприятного, босс?

Он уже нахватал дюжины с две необходимых в быту и делахамериканских словечек — что хоть чуточку, да помогало. Подумать только, отецведь в свое время хотел нанять для него еще и учителя-англичанина, но юныйБестужев, не питавший ни малейшей любви к языку Британии, отвертелся, идовольно легко, благо отец и сам англичан крепко недолюбливал в силу известныхпричин. Знать бы тогда, руками и ногами бы ухватился за этого долговязогомистера с непроизносимым имечком…

Голдман посмотрел на улицу, по которой неторопливо, согорченным видом уходил юный незнакомец:

— Ах, это? Ну что там неприятного. Паренек отчаяннорвется проявить себя в кинематографе, как все они, верит, что моментальноочарует зрителя… Причем непременно желает стать комическим актером, он, видители, англичанин этот, чуть ли не с пеленок на комической сцене, вот и сейчас струппой играют тут какие-то скетчи… это такие коротенькие юмористическиепьески. Только дело идет туговато: здешний народ любит юмор простой, легкий,незатейливый, английский для них тяжеловат и нуден, я уже убедился, был напредставлениях, высматривал подходящие лица…