отбуксирован в Босфор и 3 января поставлен в док. Ввиду того, что о доставке необходимых материалов из Германии нечего было и думать, «Берк» до конца войны выбыл из строя.

Все крепления корабля выдержали взрыв, что свидетельствует о высоком качестве германского кораблестроения («Берк» был построен в Киле на верфи «Германия»).

Кира.

Железнодорожное депо. Гробин

– Да поймите же вы, милая барышня, – почти стонал уже Порфирий Иванович, загораживая собой рычаг управления: «Попадёт этой полоумной в глаза надпись “Полный ход” – дёрнет же, как Бог свят, дёрнет. Повернёт, не задумываясь! Вон, как глазами рыскает, ищет, как стронуть с места».

И впрямь, уже два раза раздавалось в «амфитеатре» депо характерное кукование манёвренного паровозика – Кира с упрямой досадой, от которой потемнело и без того смуглое личико, дёргала петлю сигнального свистка.

– Ну, прикатим мы туда, – лоб машиниста уже почернел от промасленной ветоши, которой он то и дело вытирал нервный пот. – Так что нам за корысть? Там же немец! Что мы с Кузьмой с ним, с немцем, сделаем?! Свистком распугаем?

Паровозик иллюстративно кукукнул – Кира снова дёрнула проволочную петлю, точно взвизгнул фельдфебельский окрик: «Не возражать!»

Чуть скошенные к переносице глаза с чудным китайским разрезом расширились так неправдоподобно, что помощник Кузьма, призванный в свидетели их, машинистов, беспомощности, попятился назад, в двери, на угольную кучу тендера – черти показались ему в коричневом омуте девичьих глаз. Нерусские черти, непонятные. Хоть крестись и беги, вот только непонятно – от них или к ним, в манящий омут?

Кузьма взял лопату наизготовку.

Или всё-таки от них? – захрустел кочегар костистым задом на антрацитовой горке.

Так или иначе – нужды в его, Кузьмы, соучастии не было никакой.

«Ясно же, как божий день. Тут хоть кол на голове теши. Нет для неё никаких возражений. Ни германец ей не указ, ни даже Прохор Иванович, а уж убеги, он, Кузьма, с перепугу – сама встанет к топке лопатой махать».

А вот на такую фильму, – как-то невольно подумалось парню, – он бы посмотрел, затаив дыхание. Уж больно хороша ведьма китайская. Маленькая, гибкая, а движения резкие и быстрые, как у кошки, когда та охотится на солнечный зайчик…

Припомнилось вдруг картинка из детства, да так отчётливо, что даже услышал вдруг зов, отвлекающий его, мальца, от положенной по возрасту праздной лени:

– Кузя! Кузьма-а-а!

– А? – запоздало дёрнулся кочегар, сообразив, что не мерещится-таки, зовут взаправду.

Железный борт тендера загремел под ботинками, и спустя мгновение появилась вихрастая головешка младшего братца.

Угольный ящик он осмотрел с наработанной в отеле пугливой брезгливостью: «Заругает потом старый жид. Кстати, о нём…»

– Вот, – облизнув пальцы в угольной пыли, мальчишка полез свободной рукой за пазуху ливреи. – Дед Адам велел передать.

Бланк гостиничной квитанции порхнул к ногам помощника машиниста.

– А что тут? – потянулся к ней Кузьма.

– А я знаю?.. – мальчишка не мучился грамотой не то, что из любопытства, но даже под угрозой порки. – Дед Адам писал, его и спроси! – и, спрыгнув, унёсся куда-то: вволю попользоваться сэкономленным временем.

Младший братец Кузьмы был не совсем прав, отсылая старшего брата с вопросами к портье отеля «Европа».

По правде сказать, старый еврей Адам Иванович, промышлявший за кулисами публичной своей жизни ростовщичеством – занятием интриганским по роду жанра, – и сам не совсем чётко знал, зачем черкнул на листке:

«На узловой специальный состав, гружённый золотом и ассигнациями Виленского банка. Неприятель станции не занял, его нападение отбили, что достоверно известно из телефонных переговоров начальства. Обещают щедрую премию, если кто выручит казну. А барышня – агент финансовой полиции, кто такая есть – не сознается, и не пытайте.

Бог усмотрит».

Особенно нравилась Адаму Ивановичу последняя, изобретённая им, фраза, – было в ней что-то от папского девиза на индульгенции. И дающему, и принимающему. И никто как бы ни виноват в том, что станет последствием. Сколько раз подписывал он так свои записки должникам и прислушивался: не грохнет ли где в городских сплетнях выстрел самоубийцы?

– Порфирий Иванович… – ошеломлённо просипел помощник машиниста, тряхнул головой, прочистил горло. – Порфирий Иванович!

Приватный аэродром графа Гаузена.

Кирилл и Вадим

Хлипкая дверца разлетелась взрывом трухи и пыли, снеся тем не менее толстого унтера, который только что закончил привязывать Кирилла к каркасной опоре ангара. Закончил и отошёл полюбоваться работой: «Ни дать ни взять позорный столб на ратушной площади родного Зальцбурга…» И вдруг отлетел куда-то с жёлтоватым шлейфом пыли.

На его месте, во внезапной вспышке света, показалась демоническая фигура с чёрными крыльями, взметнувшимися за ней – полами флотской шинели.

«Брат!» – мгновенно понял Кирилл и рванулся навстречу, но верёвки осадили, хоть он и не почувствовал их саднящей рези в предплечьях.

– Вас ист? – успел только приоткрыть рот заскучавший было «Фриц» (уж больно долго изощрялся господин фельдфебель), как в рот ему пугающе равнодушно уставился чёрный зрачок револьвера в руке ещё более пугающего субъекта.

Белобрысый солдатик захлопал белёсыми ресницами за стёклами круглых очков:

«Майн Гот!»

Этот страшный тип даже не смотрел на свою потенциальную жертву. Наоборот, жмурился, морщился, не то от отвращения, не то от боли.

…У него каждое резкое движение отдавалось в голове если не мимолётной мигренью, то тенью помутнения. А после удара, в который Вадим вложился со всей благословенной «дурью», – самого как будто боксёрской грушей попользовали. Аж свет в глазах померк.

Но даже секунды, чтоб дождаться пока «рассветёт», у него не было. Почти на ощупь, по памяти – как увидел в первое мгновение «блицкрига», – нашёл брата:

– Кэ… как? – дёрнул матёрый узел на запястьях Кирилла, сведенных за столбом.

– Не выйдет. Давай ножичек! – опустил доклад о самочувствии Кирилл, вспомнив сразу о «ножичке».

И то правда, до немца, мимо чьей ошалевшей физиономии проскочило только что дуло нагана, вот-вот дойдёт, что «не до него сейчас» по большому счёту. Вот-вот наберёт «Фриц» побольше воздуха в грудь, да и заорёт.

Так что, «перочинный ножичек» припомнился вовремя. Так из зависти, но зависти, естественно угасшей лет двадцать тому, Кирилл называл офицерский кортик старшего брата, с коим с кадетских пор Иванов (флотский) не расставался, даже когда по форме носить его и не положено было. Цеплял под полу, на брезентовый брючной поясок.

Любовно заточенное лезвие – тоже кадетская привычка Вадима, – вспороло верёвки за считанные секунды.

Но именно их и хватило, чтобы…

– Аларм! – первым, как ни странно, завопил унтер, пришибленный дверью. Ещё не подняв голову с колен, но уже выдёргивая из кобуры «люгер».

В ответ на истошный вопль просвет в воротах ангара зарябил тенями, расширился с визгом стальных петель. Забежало трое.