Гробин. Железнодорожное депо

Знай Кира прежнюю жизнь железнодорожного депо, была бы сейчас потрясена его гулкой тишиной, в которой даже голубиный переполох под сводами ангара – точно куль гороху порвался, – казался оглушительным. На неё даже вездесущие, как по нынешним временам, военные внимания особо не обращали. Провёл заинтересованным взглядом отутюженный, с иголочки, молодой офицер, присматривавший за сожжением каких-то бумаг на пороге конторы; невесть зачем отдал честь и разгладил костяшкой пальца бравые усы унтер на часах у огромных ворот ангара, но и не подумал задерживать, когда Кира с независимым видом, подобрав подол дорожного платья, шагнула в дощатую дверь.

Пройдя насквозь гулкий сумрак ангара – тут, точно в фойе палеонтологического музея среди ночи, стыли бронированные туши допотопных зверей в бородавках заклёпок, с разинутыми трубчатыми пастями, были свёрнуты с паровозных рыл крышки котлов, с безжизненно замершими сочленениями железных суставов, – Кира вышла на огромный, зашитый прокопченным брусом, пятак манёвровой платформы.

Отрезок рельсов загодя был состыкован с путями на выход, под готическую арку ворот, и на нём действительно, сопя и нет-нет да попыхивая вихрями пара, являла последнюю искру жизни заурядная маневровая «кукушка».

Бенефис на платформе Киры – тень «песочных часов», точно стрелка на циферблате, – произвёл впечатление. Тощий и высоченный помощник машиниста с физиономией углекопа, восстав из ящика тендера, уронил челюсть и едва не выронил лопату. Сам машинист – с подтяжками, натянутыми на медном казане голого живота под жилеткой, – вышел из кабины, вытирая жилистые руки промасленной ветошью, попытался безуспешно свести полы жилета, – и попятился назад за тужуркой.

– Что вам угодно, барышня? – спросил машинист, снова выглянув в поднятое окошко кабины и убедившись, что «барышня» тут именно «по его душу» – стоит внизу, у ступенек, мнёт в руках ридикюль, но с таким выражением лица…

Глядит исподлобья взглядом совершенно отсутствующим, явно сосредоточена уже на следующем своём шаге. А шаг первый – что касается нахождения его, машиниста Порфирия Прохорова, – определённо для неё уже пройден. Тут всё уж ею решено.

– Вы… мы должны немедленно ехать в Обертау, – взявшись за поручень, заявила девица с такой непререкаемой уверенностью, что машинист Прохоров, сам не зная зачем, соврал, причём тоном, каким жене объяснял, куда получка делась по дороге от депо до квартиры через дорогу:

– Да у меня и угля столько нет, барышня.

Хотя и угля у него был полный тендер, вон, Кузя – верста коломенская, – торчит из ящика мерилом едва по колено. И расстояние до узловой станции для его маневрового паровоза вполне себе рабочее, дел-то на полчаса. Так что, скажи он такое сейчас начальству, посмотрело бы на него начальство, ну, приблизительно, как он сейчас на девушку в дорожном костюме, – вытаращившись, как рак из кастрюли.

– Никак нельзя… – добавил Порфирий, разведя руками.

И это вместо того, чтобы лаконично повертеть пальцем у виска: «Мне-то что с такого геройства, скажите на милость? Целковый от ваших щедрот?»

Но тут про соблазн вознаграждения не то, что речей – мыслей, судя по всему, не предвиделось.

– Надо, господа, – ступила Кира ботиком на первую ступень трапа. – У вас будут огромные неприятности, если вы срочно не вывезете со станции Обертау…

Кажется, только теперь в чайно-карих глазах Киры появилась искра мысли. Она тронула лоб пальцами в чёрной перчатке, будто припоминая: «ГАУ. Там их эшелон, очень ценный».

Припомнила наконец!

И это ей как будто придало ей ещё большей уверенности – чёрная перчатка отодвинула с пути замершего, как схваченного столбняком, машиниста.

– Главного артиллерийского управления? – неуверенно переспросил машинист, за время войны нахватавшийся уже знаний грузовых аббревиатур.

Он промокнул почернелой ветошью лоб, оставив на нём рыжее пятно масла: «Час от часу…»

От эдакого разъяснения не только не стало легче, наоборот, нелепость ситуации теперь даже пугать начала.

И то, правда: ори на него сейчас лужёной глоткой генерал какой-нибудь – грудь в крестах, маши перед носом револьвером тыловой интендант, хрустящий ремнями, – и то… Ну, обгадился бы – так ведь на радостях! Знал бы тогда, что надо делать или как не делать, что надо.

А так, что за басня? Вон, какими глазищами уставилась на него «персиянка» или кто она там такая? В шляпке и с ридикюлем, – ей бы по бульвару гулять, а она требует, ни много ни мало – выполнения военного приказа?

– Да вы-то тут при чём, барышня? – вырвалось у машиниста Прохорова.

Девушка посмотрела на него с наигранным, может быть, но весьма убедительно наигранным удивлением:

– Генрих Юрьевич велел.

Кирилл.

Приватный аэродром графа Гаузена

Чудовище – жилец вершин,

С ужасным задом,

Схватило несшую кувшин,

С прелестным взглядом… —

страстно, но невразумительно декламировал Кирилл, кажется, модного до войны поэта, – Кручёных или Хлебникова? – чёрт их разберёт, футуристов юродивых. Не тыкай его сестрица Кира в их стихотворчество чуть ли не носом, как котёнка в миску – не знал бы и строчки этого бреда. А так, запомнилось же…

Она качалась, точно плод,

В ветвях косматых рук.

Чудовище, урод,

Довольно,

…тешит свой досуг, —

размахивал судаком Кирилл, будто и впрямь, пытался растолковать, что до жизни такой его довело:

Чудовище, жилец вершин

С ужасным задом!

За что и получил ещё один толчок в грудь, но теперь уже вполне заслуженный и не впопыхах, а сильно и расчетливо, от души и с сердцем.

Уж Марта-то в отличие от глупо хохочущих немцев понимала всё, что он нёс, дословно. Вот только понимала ли – зачем?

– Мадам, ей-богу, первое, что пришло в голову! – с надрывом раскаяния застонал Кирилл со дна коляски, к пущему веселью врагов.

Похоже, что – да, «весёлая вдова» понимала. Демонстративно вынув из-под пышных складок куропачьей юбки пузатую флягу зелёного стекла, Марта с характерным балтийским лаем, непонятным не только Кириллу, но и, кажется, немцам, выплеснула часть её содержимого в лицо авиатора.

В нос приторно шибануло какой-то местной «медовухой», что ли, – уточнил Кирилл, облизнув мокрый ус.

Выходит, Марта поняла «манёвр» русского лётчика – представиться вдрызг пьяным отпускником или резервистом, чтобы избежать, хоть временно, допросов и разбирательств. Но не только поняла – ещё и снабдила его представление необходимым «гримом и реквизитом». А именно молодуха, продолжая отрывисто ругаться, пренебрежительно бросила на грудь Кирилла пузатую флягу, и тот не замедлил для пущей правдоподобности жадно к ней приложиться.

А то и впрямь, стащит германец с козел, а у него дыхание, что у младенца с