Однако четыре года прошли гораздо быстрее, чем ожидалаМюжгян.

Кямран вернулся в Стамбул вместе с дядей, вышедшим вотставку, как раз через месяц после того, как я окончила пансион.

Окончить пансион! Когда я училась, то называла это мрачноездание «голубятником». Я говорила: «День, когда я вернусь на волю хоть скаким-нибудь дипломом в руках, будет для меня праздником освобождения!..» Нокогда в одно прекрасное утро двери «голубятника» распахнулись и я очутилась наулице в новом черном чаршафе, в туфельках на высоких каблуках, которые делалименя гораздо выше, я растерялась, словно не понимая, что произошло. А тут ещететка Бесимэ сразу же начала готовиться к свадьбе. Это окончательно лишило менядушевного равновесия.

В доме у нас до поздней ночи было полно народу: сновалималяры, плотники, портнихи, съехавшиеся родственники. Каждый был занят своимделом. Одни уже строчили приглашения на свадьбу, другие бегали по базарам имагазинам, третьи занимались шитьем.

Я пребывала в крайней растерянности и на все махнула рукой.Я не только не помогала другим, но даже творила всякие глупости и мешала всем.У меня начался очередной приступ всевозможных безумств. Как и прежде, я водилаза собой ватагу детей, гостивших у нас, переворачивала все в доме вверх дном.

На кухне тоже шел ремонт. Новый повар перетащил все своехозяйство в палатку, поставленную за домом в саду, и стряпал прямо на открытомвоздухе.

Однажды под вечер я увидела, что он хлопочет возле своейпалатки, печет печенье. У меня в голове тотчас созрел дьявольский план.

— Ребята, — сказала я, — спрячьтесь за этимкурятником и сидите тихо. Я стащу у повара печенье и принесу вам.

Не прошло и пяти минут, как я вернулась с полной тарелкой.Надо было тут же раздать трофеи моим маленьким друзьям, разослать их по разнымуголкам сада, а тарелку спрятать в курятнике. Я не предполагала, что повар,обнаружив пропажу, кинется в погоню.

Через минуту у кухонной палатки началось светопреставление.Повар кричал:

— Клянусь аллахом, клянусь всеми святыми, я переломаюворишке кости!

Перепуганные малыши, не обращая на меня внимания, заметалисьпо саду. Повар скоро напал на наш след и, как безумный, ринулся на нас,потрясая половником, словно дубинкой.

Этот негодный понял, что я самая старшая, оставил в покоемалышей и погнался за мной. Вдруг он споткнулся обо что-то и растянулся во весьрост на земле. Это привело его в еще большую ярость.

Повар был в доме человеком новым. Положение складывалосьвесьма трагически: попади я ему в руки, он огрел бы меня раза два половником,опозорил на весь свет, и тогда пойди объясняй, что я невеста.

Так как дорога к дому была отрезана, я, оглушительно крича,бросилась к воротам. На мое счастье, мадемуазель портниха, работавшая в тотдень с самого утра, и ее подручная Дильбер вышли в сад подышать свежимвоздухом. С воплем: «Караул!» — я кинулась к портнихе и быстро юркнула за ееспину.

Дильбер-калфа[18] попыталась выхватить у повара половник изакричала:

— Что ты делаешь, ашчи-баши?![19] Спятил, что ли?! Ведьэта ханым — невеста.

В другое время за слово «невеста» я бы задала портняжкеДильбер. Но в тот момент я была так испугана, что закричала вместе с ней:

— Клянусь аллахом, ашчи-баши, я невеста!

Не встречала человека более взбалмошного и упрямого, чемэтот повар. Он сначала не поверил.

— Э, нет, разве невеста может быть воровкой? —Затем, немного образумившись, добавил: — Если так, браво, ханым-невеста! Толькотебе придется купить мне новые штаны. Видишь, из-за тебя я разодрал коленку.

При падении бедняга также оцарапал себе нос. Но, к счастью,за него он не требовал компенсации.

Я просила присутствующих не разглашать это происшествие, но,разумеется, комедия сделалась достоянием всех, и часто за столом родныеиронически поглядывали на меня и пересмеивались.

До свадьбы оставалось три дня.

Как-то вечером, когда мы играли с детьми, прыгая черезверевку у садовой калитки, я опять подверглась нападению. На этот раз атаковаласама мадемуазель портниха, которая на днях спасла меня от повара.Шестидесятилетняя дева в очках, вот уже лет тридцать обшивающая весь наш дом,была самым деликатным и самым вежливым человеком на свете. Но в этот день дажеона обрушилась на меня.

— Мадемуазель, — сказала она, — черезнесколько дней мы назовем вас мадам. Ну хорошо ли вы поступаете?.. Вот ужеполчаса я ищу вас для последней примерки.

Конечно, и моя тетка Бесимэ была заодно с мадемуазель, еехмурое лицо не предвещало ничего хорошего.

— Пардон, мадемуазель, — оправдывалась я. —Мы были здесь. Уверяю вас, я не слышала…

В конце концов тетка не выдержала, взяла меня за подбородок,потрепала по щеке, как всегда, когда я заслуживала порицания, и сказала:

— Дитя мое, да ты и не услышишь никого из-за своегогромкого голоса и смеха. Я уже начинаю бояться, как бы ты и через три дня невыкинула какой-нибудь фокус в присутствии наших гостей…

Хотя все эти дни я проказила больше, чем обычно, но сердцемое было наполнено странным волнением, мне хотелось быть обласканной, жить совсеми в ладу.

Тетка продолжала держать меня за подбородок. Я приподнялапальцами подол юбки и сделала реверанс.

— Не волнуйтесь, тетя. Осталось совсем немного. Вампридется потерпеть всего лишь три денечка. Тогда вы станете для меня не толькотетей… Могу вас уверить, те шалости и проказы, которыми Чалыкушу донимала своютетушку Бесимэ, Феридэ не посмеет повторить перед уважаемой ханым-эфенди!..

Глаза тетки наполнились слезами. Она поцеловала меня в щекуи сказала:

— Я всегда была тебе матерью, Феридэ, и навеки еюостанусь.

Я так разволновалась, что схватила вдруг тетушку за руки итоже поцеловала в щеку.

Когда мадемуазель подняла на руках мое белое платье, котороебыло почти готово, я почувствовала, что краснею. Обняв и перецеловав всех, ктобыл рядом, я взмолилась:

— Прошу вас, уйдите из комнаты. Я не смогу одеться увсех на глазах. Представьте себе: Чалыкушу наденет платье со шлейфом ипревратится в павлина! Ах, как это смешно!.. Я, наверно, и сама буду смеяться.Как я просила разрешить мне быть на торжестве в обыкновенном платье… Но развекто послушал?! Никому нет дела до моего горя.