— Кша! Кша! Кша!

А Ленка:

— Кса! Кса!

Но «лейтенанта» коршун все-таки унес.

Минна ходила с девочками за ягодами в лес. Ленкину низенькую коляску ставили посреди земляничной поляны, и она собирала в рот все ягоды, до которых могла дотянуться, — и красные, и зеленые.

Когда Ленка подросла и научилась ходить, скотница Ульяна стала приносить ей домой маленьких ягнят — поиграть. Один ягненок был беленький, а другой — черненький, они бегали по комнате, а Ленка гонялась за ними и легко проходила под столом.

Тетя Ульяна научила ее петь деревенские частушки:

— У миленочка маво поговорочка на «о» (Ленка выговаривала «поговорочка на „во“»).

Еще Ленка знала песню про Костю-моряка, только Ленка пела: «…и Молдаванка, и Пересыпь обожают кости моряка». А когда Минна начинала свою любимую песню «Темная ночь», Ленка бдительно за ней следила и, когда Минна доходила до слов «…и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь», неизменно мрачно добавляла: «платком».

Мила рассказывала ей сказки собственного сочинения: про «царскую жизнь», про принцев, принцесс и волшебников. В этих сказках у царя в отдельной комнате стояли золотые бочки с жареной картошкой, и он ходил туда и ел, когда хотел.

Приходила обедать Бетя, и Ленка требовала, чтоб Бетя подбрасывала ее на коленях, а сама кричала:

— Но-о! Но-о! Беть-Шибигеть!

Шибигеть — это была знакомая серая лошадь, на которой привозили дрова.

Бабушка Эсфирь иногда пекла из крахмала с патокой твердые, как камень, коржики — Ленка называла их «паки», а Минна говорила, что перед едой их надо бы положить под трамвай.

И над этими мирными буднями тяжелой тенью постоянно нависала война. Все время ждали сводок с фронта, ждали почтальона, высматривали его в окна, но когда он заворачивал к дому, у всех сжималось сердце — что он несет сегодня.

Приходили фронтовые письма — треугольники и открытки от Павла, Алексея и Яши, редкие весточки из ссылки от Муры.

Павел служил в минометном артиллерийском полку. Он очень тревожился о своей сестре Клаве — она с мужем Евсеем и маленькой дочкой Валей осталась в Одессе, занятой немцами. Только много позже, в конце войны, Клава разыскала Бетю. Она написала, что, когда евреям было приказано явиться в немецкую комендатуру, она уговаривала Евсея не ходить, а он возражал и говорил, что немцы — цивилизованная нация. Его расстреляли у Клавы и Вали на глазах, а их, Клаву и Валю, немецкий офицер пожалел — велел выйти из строя и уйти.

Клава и Валя скитались по деревням, люди добрые их кормили, но на ночь не оставляли — боялись. Наконец они вышли к своим.

Мила получала от папы и дя Леши отдельные письма — она уже умела хорошо читать и писать, но только печатными буквами. Папа писал ей, что в минометном полку орудия перевозят на лошадях, и у его лошади родился хорошенький жеребенок с белой звездочкой на лбу. Дя Леш расспрашивал в письмах про свою дочку.

Потом письма от Павла перестали приходить, и Бетя и Минна ходили грустные, но, к счастью, выяснилось, что он только ранен в ногу и лежит в госпитале. Переписка возобновилась, и все в доме повеселели.

В последней открытке папа поздравлял Милу-Людочку с днем рождения, и больше уже никто никогда не называл ее Людочкой, потому что почтальон принес то самое письмо, которого все боялись.

В этот день Бетя не пошла на работу. Она лежала молча на кровати и смотрела в потолок. У Милы больше не было папы.

Дя Леш командовал танковым батальоном, и в газете написали, что, когда его танк окружили фашисты, он вызвал по радио огонь на себя. Но он, слава Богу, остался жив, и Минна узнала ту историю только после войны — от писательницы Ирины Левченко. А про то, что дя Лешин танк первым переправился через реку Прут и его подбили, — про это Минна и вовсе никогда не узнала. Через много лет дя Лешин танк поднимут со дна реки и установят на постаменте.

В самом конце войны дя Лешу направили учиться в Москву, в Академию бронетанковых войск. Он получил короткий отпуск и приехал в Чувашию, чтобы перевезти всю семью домой, в Москву.

Ленка его не знала и не хотела идти на руки к какому-то чужому дядьке, и дя Леше пришлось ее «подкупить» большим куском сахара и половинкой черствой белой булки, которые он привез ей в подарок — Ленка еще никогда в жизни не видела ни сахара, ни белого хлеба.

Провожать их пришло много народу. Чуваши уважали Бетю, все видели, как она работала с утра до ночи, знали, какой она честный, порядочный человек, а Минну любили за доброту, за сердечность, к ней все шли со своим задушевным — с ней можно было и погоревать вместе, и порадоваться.

И деревенские, и заводские — все несли Бете и Минне на дорогу, кто что мог — кто лепешки, кто вареные яйца, кто сало.

Бетя и Минна плакали — в самое тяжелое военное время эти люди были очень добры к ним.

А когда тронулись сани, чтоб ехать в Ибреси, раздался истошный Ленкин вопль:

— Хочу домой к бабе!

И так всю дорогу, все тридцать километров через засыпанные снегом поля и леса, она кричала во весь голос, хотя ей говорили, что вот она, баба, сидит рядом с ней, а она, Ленка, своими воплями только волков из леса приманит.

Волков и правда боялись, но Мила знала, что у дя Леши есть наган.

В Москве у Бети сохранилась комната и даже мебель, а вещи все пропали, только на этажерке лежала библиотечная книжка «Что рассказывали греки и римляне о своих богах и героях».

Минна, дя Леш и Ленка поселились у бабушки Эсфири, в ее полуподвале, вместе с Яшей, который тоже вернулся с фронта. Комнатка мало того что маленькая, еще к тому же и проходная — через нее проходила в другую комнату соседская семья. В квартире жила еще третья семья, старший сын в которой был профессиональным вором. Впрочем, Минну и Алексея он очень уважал и искренне удивлялся, почему они отказываются покупать у него краденые вещи, ведь он от сердца предлагает, задешево. Правда, он скоро исчез, и надолго.

Мила и Ленка ничего не понимали про тесноту и неудобства жизни в полуподвале. Наоборот, им даже нравилось, что у бабушки так много народу, все вместе. Хотя Ленка потихоньку жаловалась Миле, что она ночью просыпается, потому что дядя Яша храпит густым басом:

— Я — лев! Я — лев!

А бабушка тонким голоском выпевает:

— И — я! И — я!

Но утром все было уже не страшно, а, наоборот, интересно: окно в комнате такое забавное — на уровне земли, и всегда видны чьи-то проходящие ноги, заглядывают любопытные кошки и собаки.

Нравилась девочкам и мебель, привезенная бабушкой еще до войны из Бердичева, — черный шкаф с витыми колонками с виноградными гроздьями и львиными мордами вместо ручек, кровать с цветной картинкой на высокой спинке и большое мутное зеркало в затейливой раме, которое бабушка гордо именовала «венецианским».