Точно-точно! Мы с Рыжушей познакомились на площадке с одной девочкой, Аней, и ее овчаркой Бураном. Этим Бураном все не уставали восхищаться:

— Прекрасно выдрессированный пес!

Так вот, мы однажды шли все вчетвером по мосту через реку, а девочки разговаривали о дрессировке, и Аня случайно произнесла слово «барьер».

Ну, доложу я вам… В следующий момент Аня и Рыжуша висели на Буране, потому что он уже почти прыгнул через перила. Можно сказать, уже парил в воздухе! Хорошо, что овчарки несколько тяжеловаты, меня бы точно поймать не успели!

А я-то и ухом не повела! Надо же! Прыгнул! Куда? Зачем? Я понимаю, если спасать кого-то. Соображать ведь тоже нужно.

Но однажды произошел такой случай. Мы с Па должны были перейти дорогу. Я была без поводка и не стала дожидаться Па, а побежала вперед.

Вдруг я слышу резкий голос Па:

— Стоять!

Что-то во мне щелкнуло, и я остановилась как вкопанная. А мимо меня — чуть по носу не задела — проскочила машина. Па подошел, взял меня на поводок, и я увидела, что у него руки дрожат.

Меня как палкой по голове ударили, я поняла: я — бессовестная! В конце концов, не всех же я должна слушаться, а только тех, кого я люблю и кому доверяю. Если Па видит опасность, он меня предупредит, если я увижу — я его спасу! А я что делаю? Ведь что было, когда Рыжуша мне закричала «Фу!», а я все-таки схватила ежа, — лучше и не вспоминать!

В общем, мне кажется, главное во всей этой дрессировке я усвоила. Но если совсем честно, то я все-таки считаю, что я — тоже полноправный член семьи и могу сама во всем разобраться. А изображать из себя овчарку не собираюсь. Поэтому отдавать апорт, завоеванный в честной борьбе, или выпускать изо рта кусок колбасы, найденный на улице, я так и не научилась. И если я вижу на дороге коровью лепешку или на помойке какую-нибудь тухлятину, я никогда не упускаю случая вываляться в них, чтобы отбить запах. Ведь я же охотник, в конце концов!

После окончания школы дрессировки мы начали готовиться к собачьей выставке. Но сначала произошел несчастный случай: я разрезала лапу.

У меня вообще-то часто бывают всякие ушибы, порезы: один раз я хотела проскочить под колючей проволокой и так располосовала спину, что мне Рыжуша какое-то лекарство прямо горстями в рану сыпала. Меня всегда Рыжуша лечит и перевязывает. У Па и Ма «нервы не выдерживают».

Так что у меня это часто бывает.

И вовсе не потому, что я, как говорит Ма, «вечно мчусь как оглашенная», а потому, как правильно подметила одна знакомая собачница, что «наш национальный камень — битое стекло». От этих разбитых бутылок никакого спасения нет.

У нас за школой есть пруд небольшой. Берега у пруда такие красивые, зеленые, с деревьями и кустами. Там всегда летом люди лежат, загорают. Но кроме людей там еще пьяницы обосновались. Я этих пьяниц ненавижу, всегда рычу на них. Никогда не знаешь, чего от них ждать: может бутербродом угостить, а может ласково подозвать и палкой ударить.

Так вот, там, на пруду, просто шагу нельзя ступить — обязательно на стекло наткнешься. Я и наткнулась со всего маху!

Рыжуша подбежала на мой визг, а у меня лапа почти пополам перерезана. Как уж мы с ней на трех лапах домой добрались — не помню, а ведь нужно еще на пятый этаж без лифта взобраться. Я всю лестницу кровью залила.

Хорошо, что была суббота, и Па, и Ма дома были, и Штееруша около дома стоял. Ма быстро-быстро меня перебинтовала, и мы все поехали в ветеринарную лечебницу.

В приемном отделении у меня аж шерсть дыбом встала — там было полно кошек и собак, но они не дрались, а молча сидели. У всех были несчастные тоскливые глаза, и у их хозяев тоже. Еще там ходили какие-то дядьки в белых халатах, забрызганных кровью, а из-за дверей доносились стоны.

Там прямо пахло несчастьем!

Моим тоже стало нехорошо, потому что Па побледнел и сказал Ма:

— Ну, мы пойдем, посидим в машине, а ты займи очередь.

Ма хотела что-то возразить, но посмотрела на Па и промолчала. Мы вернулись в машину, но я уже для себя решила — ни за что туда не пойду! Я им такой скандал устрою, они думают, что все такие покорные и тихие, как у них в приемной.

Наконец Ма пришла и сказала, что наша очередь следующая. Па и Рыжуша молчали и не двигались с места. Ма вздохнула и сказала каким-то особым голосом:

— Пошли, Дитуша!

И я пошла.

В кабинете Ма приказали надеть на меня намордник, какие-то дядьки меня схватили, положили на стол и привязали.

Потом было очень больно.

Иногда я открывала глаза и смотрела, где Ма. Она была рядом, и я видела, что ей тоже больно. Когда все кончилось и мы с Ма вышли к машине, Па и Рыжуша сразу выскочили, захлопотали, уложили меня на заднее сиденье, к Рыжуше, а Ма села вперед и заплакала. Па немного подождал, и мы поехали домой. Он только один раз остановился у магазина и купил мне ливерной колбасы.

Ба уже ждала нас, а у меня в кормушке лежала моя самая любимая еда — жареная печенка.

Целую неделю они ходили вокруг меня на «задних лапках», а еще через неделю я уже даже не хромала и выкинула все из головы. Если все время думать, что что-то может случиться, так и не побегаешь всласть.

И мы начали готовиться к собачьей выставке.

Это была моя первая выставка. На ней щенки моего возраста еще не должны демонстрировать свою выучку, судьи просто определяют, насколько щенок соответствует своей породе по размерам, по окрасу и т. д.

Как потом выяснилось, это была и моя последняя выставка, но мы этого тогда еще не знали.

Для начала нужно было меня постричь, а то я уже так обросла, что больше соответствовала породе медвежат.

Стричь меня позвали специальную собачью парикмахершу, которая знала, как должен выглядеть настоящий эрдельтерьер и что сейчас модно. Парикмахерша приехала, сняла пальто, и оказалось, что на ней белый халат. У меня сразу заныла правая лапа, и я зарычала: я не забыла ветлечебницу.

Ма велела мне замолчать, а сама сразу стала оправдываться, что я добрая, но очень эмоциональная, а недавно пережила травму.

Парикмахерша небрежно так махнула рукой:

— Не беспокойтесь! Что я, эрделей не знаю, что ли? Покладистые собаки! Будет у меня как шелковая!