Единственное, что здесь не по мне, — это что вся семья все время разбредается по разным углам и надо их все время искать. Я не понимаю: неужели нельзя держаться всем вместе, кучкой?

Например, я обнаруживаю, что Ма на огороде, и прямо по грядкам мчусь к ней — повидаться. Ма сидит на корточках около своей любимой клубники, и это очень удобно — она не успевает от меня увернуться, как я уже всю ее облизываю и со страшной скоростью верчу хвостом: радуюсь!

Но Ма отбивается от меня:

— Дита! Сколько раз я тебе говорила, что нельзя ходить по грядкам!

Я осторожно укладываюсь между грядками и начинаю с любовью смотреть на Ма: какая она у меня хорошая, работящая! Никогда больше не буду портить ей грядки.

И вдруг слышу: Па где-то стучит, и я, забыв все наставления, по тем же грядкам, под возмущенные крики Ма, напролом, через слабенький частокол прутиков черной смородины лечу в гараж к Па. Я здороваюсь, кручусь вокруг него, а Па ласково приговаривает:

— Вот и песка пришла.

Но я внезапно вспоминаю: что-то давно я не видела Рыжушу, и так мне сразу делается скучно без нее, просто невмоготу. Я прислушиваюсь, принюхиваюсь и обнаруживаю Рыжушу красящей сараюшку. Я бегу к ней, в суматохе опрокидываю какие-то банки и размазываю хвостом свежую краску на стенке — опять нехорошо получилось.

Просто удивительно, почему у меня радость встречи обязательно сопровождается какими-то огорчениями. «Хочешь как лучше, а получается как всегда».

Вот накануне вечером мы с Па встречали Ма. Ей, как потом выяснилось, как раз выпала удача — она купила белую итальянскую кофточку и сразу ее надела. Теперь Ма шла со станции, вся сияя и предвкушая, какой она произведет эффект и как все ахнут от такой красоты.

К сожалению, с утра шел дождь, и на улице было грязновато, в колдобинах на дороге стояла вода.

Ма, как увидела нас, сразу смекнула, что ей несдобровать, и замахала руками Па, чтобы он меня не отпускал. Но было уже поздно…

Я, как вихрь, налетела на Ма, уперлась в нее лапами, лизнула в лицо, отскочила и снова прыгнула ей на грудь.

Чудная белая кофточка вся разукрасилась отпечатками моих лап. Вот уж когда все действительно ахнули! А Ма упавшим голосом сказала:

— Дита! Ты бессовестная! — и потом замолчала. Это уже для Па — зачем он меня спустил. И так она молчала, пока мы шли по дороге под веселыми взглядами прохожих, пока дома стирала кофточку и пока не убедилась, что пятна сошли.

Но все равно кофточка была уже совсем не та.

Хуже всего у меня получается с Ба. Когда мы живем в городе и я прихожу с прогулки, я не могу сразу вбежать в квартиру — мне сначала моют лапы, а потом тут же, в передней, меня встречает полная кормушка, и только потом, когда радость встречи уже немножко смазана, я могу со всеми поздороваться. А здесь, на даче, я свободна — сама выхожу из дома и сама возвращаюсь, чтобы поглядеть, как Ба себя чувствует, что делает, и скорость моих передвижений никто не ограничивает.

Надо сказать, что наше первое лето на даче выдалось очень дождливое. Мне-то что! Как говорит Па, «танки грязи не боятся»! Я как раз очень люблю шлепать по лужам и кататься по мокрой траве. Но когда я после этого врываюсь в наш чистый, ухоженный дом и исполняю свой традиционный танец «радость встречи», отчаянию Ба нет предела.

Она, бедная, уже хотела бы только одного: чтобы я хотя бы в ее комнатку не заходила, но, к несчастью, в ее комнатке нет двери. И какие только Ба не возводила баррикады — из стульев, из коробок, — все напрасно: я как услышу утром, что Ба зашевелилась, — ломаю все преграды!

Когда я радуюсь, меня ничто остановить не может!

Однажды на такое представление попали родственники — Соня и Вадим. Они приехали посмотреть нашу дачу, но то, что они увидели, превзошло все их ожидания.

Шел проливной дождь. Только они успели снять плащи, как появились мы с Рыжушей — пришли от Кэрри. Я уже от калитки почуяла, что пришли гости, и рванула в дом. Я распахнула дверь и с размаху, не останавливаясь, несколько раз облетела всю комнату, прыгая с дивана на кровать.

Гости остолбенели. Потрясенный Вадим едва мог вымолвить:

— Первый раз в жизни вижу летающую собаку!

А я остановилась посреди комнаты и исполнила коронный номер — отряхнулась! Меня еще не стригли, и густая длинная шерсть вбирала в себя много воды, так что брызгами окатило всех присутствующих. Это был полный аут! Па перехватил меня и, смущенно посмеиваясь, стал говорить, что я еще щенок, мне всего семь месяцев и т. д.

Ба воплощала собой глубокую скорбь: гости могли сами убедиться, что ей приходится терпеть.

Рыжуша поспешно схватила тряпку и стала вытирать мои следы, а подоспевший как всегда вовремя Тарь сказал свое вечное:

— Дурная собака! — и стал в сотый раз рассказывать всем о своем прекрасном Райде.

Ну, достал он меня с этим Райдом! До печенок достал! Хорошо, что Ма вступилась за меня. Она сказала, что Райд был тупой и скучный, а я, Дита, веселая эмоциональная собака и со мной интересно.

Насчет того, что со мной не скучно, Ма оказалась права, даже скорее, чем она думала. На следующий день, когда мы с Рыжушей вернулись из леса, она стала из-за калитки звать Ма, чтобы она нам открыла. Ма крикнула, что калитка не заперта, но Рыжуша настаивала. Ма удивилась и пошла открывать, на ходу спрашивая, в чем дело. Мы с Рыжушей стояли за калиткой смущенные, и от нас ужасно пахло.

— Дита вывалялась в коровьей лепешке, — сказала Рыжуша и заплакала, — она себе всю шею вымазала, и ошейник, и мои руки…

— Дита! Бессовестная ты собака! — с сердцем воскликнула Ма. — Не отпускай ее, дочь, не хватало еще, чтобы она побежала здороваться к бабушке!

— Ну, что делать! — продолжала горестно Ма. — Надо ее мыть! О Господи, а я так устала, разогнуться не могу.

И у Ма в глазах тоже что-то заблестело.

Позвали Па и начали очищать меня газетами, потом поливать из лейки, потом бесконечно намыливать мылом, а бедная Рыжуша героически держала меня за ошейник. Важно было не дать мне отряхнуться, пока меня окончательно не вымыли, и для этого Ма держала наготове газеты, чтоб успеть меня укрыть.

Вышла Ба и, узнав, в чем дело, молча вернулась в дом. Надо отдать должное нашей Ба: она может поднять шум из-за пустяков, но по серьезному поводу — никогда!

Наконец меня напоследок вымыли шампунем, вытерли газетами (хорошо, когда в доме много читают!) и сожгли их. Па, Ма и Рыжуша приняли душ, переоделись и уселись на кухне — отдохнуть от пережитых волнений, пока Ба разогревала обед.

И тут Па всем объяснил, что я ни в чем не виновата, во мне говорит инстинкт зверя-охотника — отбивать свой запах, чтобы дичь не могла меня почуять, когда я буду к ней подкрадываться.

— Ну, и где же ваша дичь? — не удержалась Ба.