— Послушай, а ты красивая.

— Отпусти меня.

— Не могу.

Уголовник прижал меня к себе и ущипнул за сосок.

— Грудь у тебя тоже красивая. Я уже тысячу лет бабу засиськи не мял.

Я задрожала еще больше и закрыла глаза.

— Ты меня не бойся. Когда со мной по хорошему, ясмирный. Лучше расслабься и получи удовольствие.

Но я не собиралась получать удовольствие. Я подняла правуюруку и со всей силы ударила этого типа по лицу. Затем не удержалась и приняласьего бить практически не переставая.

— Ты чо?!

— Ничо! Ты что себе позволяешь, хрен моржовый?! Япорядочная женщина! Трахаться хочешь, так иди проститутку на улице снимай!

— Я с проститутками не сплю. Я сплю с нормальнымиженщинами!

— С нормальными женщинами спят нормальные мужчины!

— А я, по-твоему, ненормальный?!

— По-моему, ты вообще не мужчина! По-моему, ты урод!Видимо, мои последние слова вывели уголовника из себя. Он заревел, словнораненый зверь, и, схватив меня за голову, принялся со всей силы колотить остенку.

В этот момент свершилось самое невероятное. Послышалсягромкий выстрел — и мощное мужское тело упало с кровати прямо на пол. Язакричала и увидела рядом с собой перепуганного деда Герасима, держащегоохотничье ружье.

— Дед, ты?!

— Я, дочка, я.

— А ты как выбрался-то?

— Так чего ж не выбраться. Мой погреб. Я его самстроил. У меня там еще один выход был, только его сначала разобрать нужно было.Я его за ненадобностью камнями завалил. Хорошо, что успел, дочка. Он с тобойничего плохого не сотворил?

— Не успел.

Почувствовав, что страшное напряжение от всего случившегосяеще не ушло, я бросилась к деду Герасиму на шею и дала волю своим чувствам,разрыдавшись на полную катушку. Дед накрыл меня простыней и, не выдержав,прослезился сам.

— Успокойся, дочка. Самое страшное уже позади,успокойся, милая.

Когда я наконец успокоилась, я вытерла слезы и произнесла,перемешивая слова со всхлипами:

— Отвернись, дед. Я оденусь.

Дед Герасим повернулся в сторону выхода и наклонился надтрупом. Я бросилась к своей одежде и принялась судорожно натягивать ее на себя.

— Сколько лет в этой деревне живу, никогда ничегоподобного не было. К нам сюда отродясь никакие уголовники не заглядывали, дажекогда в деревне много народу жило и она процветала. А тут на тебе… И откуда онтолько взялся?! Наглый детина! А наколок-то у него тьма-тьмущая! Сразу видно,что он из тюрьмы сбежал. Такой бы ни перед чем не остановился. Таких еще прирождении отстреливать надо.

— При рождении все равны. Разве можно знать, кто из коговырастет?! — возразила я, натягивая майку.

Я оделась и поцеловала деда в щеку.

— Спасибо, дед Герасим. Я теперь твоя должница. Я этоникогда не забуду.

— Анечка, о чем ты говоришь? Мы же все люди… Я всегдарад защитить женщину.

Дед Герасим встал и подошел к окну.

— Пистолет. Тебе, дочка, он нужен?

— Нет.

— Тогда я его себе возьму. Я оружие собираю. Жизньсейчас, видишь, какая пошла. Нужно уметь за себя постоять.

Я вновь посмотрела на разрисованную спину голого детины икак-то нерешительно спросила:

— Он мертв?

— Мертвый. Пуля в самое сердце попала.

— Дед, а, что с трупом-то делать будем?

— Как что? Дождемся первых петухов, и ты меня врайцентр до милицейского отделения добросишь.

— Зачем?

— Как зачем? Сдаваться пойду. Честно скажу, что убилподонка, а ты подтвердишь. За чистосердечное признание меньше дают.

— Ты что, дед, в тюрьме, что ли, собрался сидеть?

— А куда мне деваться, я ж человека убил.

— Да ты что, дед?! Ты что, такой честный, что ли?! Комуна фиг твоя честность нужна?! Ты что, и в самом деле из-за какого-то урода втюрьме собрался сидеть?! Не вздумай идти ни в какую милицию, — жалобновзмолилась я. — Не вздумай.

— А что ж мне делать? — вконец растерялсядед. — Я человек старый, мне много не дадут. Я три войны прошел. УчастникВеликой Отечественной, ветеран труда. Должны же это взять на заметку.

— Да никто это на заметку брать не будет. Ты же самзнаешь, что сейчас честного человека засадят и глазом не моргнут. Сдашься — ина тебя еще пару убийств повесят.

— Каких?

— Откуда я знаю. Может, в соседней деревне тоже кого-тоубили, а преступника не нашли.

— А я тут при чем?

— Милиция не любит разбираться, при чем ты или не причем, она считает, что, где дали десять лет, там можно дать и двадцать.

Я немного помолчала и сказала как можно убежденнее:

— Дед, если бы все были такие честные и за своипоступки отвечали, то на всех просто бы тюрем не хватало. Всех бы пересажали, иработать бы некому было. Если власти не могут разобраться и защитить нас отподобных подонков, то мы это можем сделать сами.

— Ты это к чему клонишь?

Я вновь замолчала и представила, как дед сдается милиции именя признают потерпевшей. Тут же откроется мое настоящее имя, и во всехгазетах появятся ехидные статейки о том, как нашу звезду телеэкрана чуть былоне изнасиловал уголовник, да еще в какой-то глухомани, в полуразвалившейсяизбе. Тем более здесь зарыта внушительная сумма денег… Нагрянет милиция,пресса… Только не это.

— Понимаешь, дедуля, об этом трупе не обязательносообщать в милицию. Мы можем захоронить его сами.

— Ты предлагаешь этот труп закопать? — чуть былоне задохнулся от услышанного дед.

— Вот именно. Закопать вместе с пистолетом.

— А пистолет-то зачем?

— Вещественная улика.

— А может, я его лучше хорошенько спрячу? Что ж такомудобру пропадать.

— Смотри, дед.

— Анечка, я его, ей-Богу, хорошо спрячу. Ни одна живаядуша не найдет.

— Ладно, уговорил.