— Может, оно и к лучшему, — тихо ответил Геральт. —Истекающий слюногалантностью дворянин был бы хуже. Я Мильву знаю.

— Ты уверен? — Она быстро взглянула нанего. — А не меришь ли ты ее своей собственной меркой? Кстати, достаточножестокой.

Он не ответил, а вместо этого налил ей вина. И счел, чтотеперь самое время кое-что выяснить.

— Ты чародейка, верно?

— Верно, — согласилась она, очень умело скрываяудивление. — Как ты догадался?

— Я воспринимаю ауру, — не стал он вдаваться вподробности. — Да и опыт некоторый есть.

— Чтобы все было ясно, — проговорила она черезминуту, — я не собираюсь никого вводить в заблуждение. Однако и не обязанагромогласно извещать всех о своей профессии или надевать островерхий колпак ичерный плащ. Зачем пугать детей? Я имею право на инкогнито. Тоже.

— Не возражаю.

— Я сижу в Боклере, потому что здесь собрана хоть и несамая большая, зато самая богатая библиотека известного мира. Кромеуниверситетской, конечно. Но университеты очень ревностно следят за своимиполками, а здесь я — родственница и подруга Анарьетты и мне дозволено все.

— Можно позавидовать.

— Во время аудиенции Анарьетта намекала на то, чтоздешние книги могут содержать полезные для тебя сведения. Не удивляйся еенесколько театральной экзальтации. Такова уж она есть. А то, что в книгах тыможешь что-нибудь найти, действительно не исключено. Более того, вполнеправдоподобно. Достаточно знать, что искать и где.

— Всего-то?

— Энтузиазм твоих ответов воистину воодушевляет ипобуждает к разговору. — Она слегка сощурилась. — Догадываюсь опричине. Ты не доверяешь мне, правда?

— Может, еще по рябиновке?

— Клянусь цаплей! — Молодой рыцарь с конца подковывстал и перевязал себе глаз шарфом, полученным от соседки по столу. —Клянусь не снимать шарфа до тех пор, пока не будут под корень вырублены бандитыс перевала Сервантеса!

Княгиня выразила признательность покровительственнымнаклоном искрящейся бриллиантами диадемки.

Геральт рассчитывал на то, что Фрингилья не продолжитразговор.

Он ошибся.

— Ты не веришь мне и не доверяешь, — сказалаона. — Ты нанес мне вдвойне болезненный удар. Ты не только сомневаешься втом, что я искренне хочу тебе помочь, но к тому же не веришь, что ядействительно могу это сделать. Ох, Геральт! Ты до живого задел мое самолюбие ивозвышенные стремления.

— Послушай…

— Нет! Не выкручивайся. Терпеть не могу мужчин, которыевсячески пытаются вывернуться.

— А каких мужчин терпишь?

Она снова сощурилась, все еще держа нож и вилку в рабочемположении.

— Список длинный. И мне не хочется утомлять себяподробностями. Замечу лишь, что достаточно высоко в нем стоят мужчины, которыеради любимой женщины готовы идти на край света, бесстрашные, рисковые,пренебрегающие опасностями. И не сдающиеся, даже если кажется, что шансов науспех уже нет.

— А остальные пункты списка? — не выдержалон. — Другие мужчины, которые в твоем вкусе? Тоже психи?

— А что есть истинная мужественность, — онакокетливо наклонила голову, — если не смешанные в нужной пропорции класс исумасбродство.

— Дамы и господа, бароны и рыцари! — громковоскликнул камергер ле Гофф, отрываясь от стула и обеими руками поднимаягигантский кубок. — В данных циркумстанциях я позволю себе произнеститост: за здравие сиятельнейшей княгини Анны Генриетты!

— Здоровья и счастья!

— Урррра!

— Да здравствует! Виват!

— А теперь, дамы и господа, — камергер поставилкубок, торжественно кивнул лакеям, — теперь… Magna Bestia.[16]

На подносе, который четверо прислужников вынуждены былинести на чем-то вроде лектики, въехала в залу гигантская зажаренная туша,наполнив помещение изумительным ароматом.

— Magna Bestia! — грохнули хоромпиршествующие. — Урррра!

— Что еще, черт побери, за бестия? —забеспокоилась Ангулема. — Не стану я есть, пока не дознаюсь, что этотакое.

— Лось, — пояснил Геральт. — Целикомзажаренный лось.

— И не какой-нибудь там лосишко, — проговорилаМильва, откашлявшись. — В быке было цетнаров семь.

— Сохатый. Семь цетнаров и сорок пятьфунтов,[17] — хрипло проговорил сидящий рядом с ней молчаливый барон. Этобыли первые слова, произнесенные им с начала пиршества.

Может, и стало бы это началом разговора, но лучницапокраснела, уткнулась взглядом в скатерть и снова принялась крошить хлеб.

— Уж не вы ли, барон, — спросил Геральт, которого заживое задели слова Фрингильи, — уложили эту громадину?

— Не я, — возразил молчун. — Мой племянник.Отличный стрелок. Но это мужская тема, я бы так сказал… Прошу прощения. К чемуутомлять дам?

— А из какого лука? — спросила Мильва, все ещеуставившись в скатерть. — Наверняка не слабее, чем из семидесятки.

— Ламинат. Слоями тис, ясень, акация, склеенныежилами, — медленно ответил барон, заметно удивленный. — Двойнойгнутый зефар. Семьдесят пять фунтов силы.

— А натяжение?

— Двадцать девять дюймов. — Барон говорил всемедленнее, казалось, он выплевывает отдельные слова.

— Действительно, махина, — спокойно сказалаМильва. — Из такого положишь олененка даже за сто шагов. Если стрелокдействительно хороший.

— Я, — кашлянул барон, словно немногообиженный, — с четверти сотни шагов попадаю, я бы сказал, в фазана.

— С двадцати-то пяти, — Мильва поднялаголову, — я в белку всажу.

Барон, опешив, откашлялся, быстро подставил лучнице еду инапиток.

— Добрый лук, — пробормотал он, — половинауспеха. Но не менее важно качество, я бы сказал, стрелы. А также, видишь ли,милсдарыня, по моему мнению, стрела…