— В чем дело? Тебя так взволновала моя связь сАнарьеттой? Быть может, ты намерен воззвать к моему рассудку? Перестань. Я всепродумал. Анарьетта меня любит…

— А тебе знакома, — прервал Геральт, — такаяпоговорка: княжья милость на пестрых конях ездит? Даже если твоя Анарьетта нелегкомысленна, а таковой она мне, прости за откровенность, кажется, то…

— То что?

— А то, что лишь в сказках княгини связываются смузыкантами и… свинопасами.

— Во-первых, — надулся Лютик, — даже такойпростак, как ты, должен был слышать о морганатических браках. Привести тебепримеры из древней и новейшей истории? Не надо? Во-вторых, тебя, вероятно, этоудивит, но я вовсе не из последних простолюдинов. Мой род де Леттенхоф идет от…

— Слушаю я тебя, — снова прервал Геральт ужеготовый вспылить, — и удивляюсь. Неужто это мой друг Лютик? Неужто мойдруг Лютик и вправду лишился разума? Неужто тот самый Лютик, которого я всегдазнал и считал реалистом, ни с того ни с сего погрузился в мир иллюзий и тамобретается? Раскрой глаза, кретин!

— Ага, — медленно проговорил Лютик, кривягубы. — Какая любопытная перемена ролей. Я — слепец, а ты вдруг сталостроглазым и прытким наблюдателем. Обычно бывало наоборот. И чего же, хотелосьбы узнать, я не замечаю из того, что столь очевидно для тебя? Э? На что ядолжен, по-твоему, раскрыть глаза?

— А хоть бы и на то, — процедил ведьмак, —что твоя княгиня — балованный ребенок, из которого выросла избалованная нахалкаи буффонка. На то, что она допустила тебя к своим прелестям, увлеченнаяновизной, и ты незамедлительно вылетишь в трубу, как только явится новыйтрубадур с новым и более увлекательным репертуаром.

— Невероятно низко и вульгарно то, что ты говоришь.Надеюсь, ты сознаешь это?

— Я сознаю трагедию отсутствия у тебя признаковсознания. Ты сумасшедший, Лютик.

Поэт молчал, поглаживая гриф лютни. Прошло время, прежде чемон заговорил. Медленно и раздумчиво.

— Мы отправились из Брокилона с сумасшедшей миссией.Идя на сумасшедший риск, мы кинулись в сумасшедшую и лишенную малейших шансовна успех погоню за миражом. За призраком, сонным видением, за сумасшедшеймечтой, за абсолютно невоплотимыми идеалами. Мы кинулись в погоню, как глупцы,как психи. Но я, Геральт, не произнес ни слова жалобы. Не называл тебясумасшедшим, не высмеивал. Потому что в тебе жили надежда и любовь. Онируководили тобой в этой сумасбродной эскападе. Впрочем, мною тоже. Но я ужедогнал свой мираж, и мне не просто повезло, что сон осуществился, а мечтаисполнилась. Моя миссия закончена. Я нашел то, что так трудно найти. И намеренсохранить что нашел. И это — сумасшествие? Сумасшествием было бы, если б яотринул это и выпустил из рук.

Геральт молчал столь же долго, как и Лютик. Наконец сказал:

— Чистая поэзия. А в этом с тобой состязаться трудно.Больше я не произнесу ни слова. Ты выбил у меня из рук аргументы. С помощью,согласен, не менее, а может быть, и более точных и весомых аргументов. Бывай,Лютик.

— Бывай, Геральт

* * *

Дворцовая библиотека действительно была огромна. Зал, вкотором она размещалась, по меньшей мере двукратно превышал размерами залрыцарский. И у нее был стеклянный потолок. Благодаря чему было светло. ОднакоГеральт подозревал, что из-за этого летом здесь бывает чертовски жарко.

Проходы между шкафами и стеллажами были узенькими и тесными.Он шел осторожно, чтобы не скинуть книги. Приходилось переступать черезфолианты, валявшиеся на полу.

— Я здесь, — услышал он.

Середина библиотеки тонула в книгах, сложенных в кучи ипирамиды. Многие валялись совершенно хаотично, поодиночке либо живописнымикучами.

— Здесь я, Геральт.

Он углубился в межкнижные каньоны и ущелья. И нашел ее. Онастояла на коленях посреди разбросанных инкунабул, листая их и приводя вотносительный порядок. На ней было скромное серое платье, для удобства немногоподтянутое вверх. Геральт отметил, что картина сия невероятно привлекательна.

— Не возмущайся здешним разгардяшем, — сказалаона, отирая лоб предплечьем, потому что на руках у нее были грязные от пыли,тонкие шелковые перчатки. — Здесь сейчас проводится инвентаризация икаталогизирование. Но по моей просьбе работы прервали, чтобы я могла побыть вбиблиотеке одна. Когда я работаю, терпеть не могу, чтобы посторонние дышали мнев затылок.

— Прости. Мне уйти?

— Ты не посторонний. — Она слегка сощурила зеленыеглаза. — Твой взгляд… доставляет мне удовольствие. Не стой так. Садисьсюда, на книги.

Он присел на «Описание мира», изданное in folio.

— Этот ералаш, — Фрингилья широким жестом повелавокруг, — неожиданно облегчил мне работу. Мне удалось добраться до книг,которые обычно лежат где-то на дне, под опокой. Которую нельзя тронуть.

Княгинины библиотекари титаническими усилиями разобрализавалы, благодаря чему дневной свет узрели некоторые жемчужины письменности,самые настоящие белые вороны.

— Взгляни. Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?

— «Speculum aureum»?[20] Видел.

— Совсем забыла. Прости. Ты многое повидал.Предполагалось, что это комплимент, а не сарказм. А кинь взгляд сюда. Это GestaRegum.[21] С нее мы и начнем, чтобы ты понял, что такое твоя Цири вдействительности, чья кровь течет в ее жилах… Мина у тебя еще более кислая, чемобычно, знаешь? В чем причина?

— В Лютике.

— Расскажи.

Фрингилья слушала, сидя на стопке книг и положив ногу наногу.

— Ну что ж, — вздохнула она, когда онокончил, — Признаюсь, я ожидала чего-то подобного. У Анарьетты, я давнозаметила, просматриваются симптомы влюбленности.

— Влюбленности? — прыснул ведьмак. — Иливеликобарской фанаберии?

— Ты, — она проницательно глянула на него, —похоже, не веришь в искреннюю и чистую любовь?

— Как раз о моей-то вере, — отрезал он, —дебатировать нечего. Она никакого отношения ко всему сказанному не имеет. Речьидет о Лютике и его глу…

Он осекся, неожиданно потеряв уверенность.