верстак и стал обзаводиться инструментами, без которых, по моему мнению, содержать дом с приусадебным участком было немыслимо. Вскоре у меня в распоряжении появились: электродрель, несколько тисков, ножовки, напильники и кое-что еще, на чем не стоит отдельно фиксировать внимания. У стены слева от входа стоял старый добротный шкаф, знакомый мне с детства, который я решил переоборудовать для хранения инструментов и домашних заготовок.

Содержимое шкафа: обломки старых стульев и оконных карнизов, полусгнившие ставни, деревянные колья, пожелтевшие от времени потрепанные книги без начала и конца, довоенные журналы и тому подобный мотлох я вынес во двор и устроил из него жаркий костер.

Освободив шкаф, я тщательно протер его влажной тряпкой, и он засверкал, как новый. Его внешняя поверхность, отделанная под орех, несмотря на весьма почтенный возраст, не утратила глянца. Боковые стенки, окрашенные с внутренней стороны в темно-коричневый цвет, были матовыми и чуть шероховатыми. Задняя же была немного светлее боковых и на ощупь казалась мелкопористой, словно состояла из мельчайших кристалликов, спрессованных в единый лист. Взяв с верстака острый как бритва нож, я попытался царапнуть ее поверхность, но лезвие беспомощно скользнуло по ней, не оставив ни малейшего следа. Я царапнул с заметным усилием — эффект тот же. Точнее, никакого эффекта.

«Интересно, — подумал я, — из какого материала она изготовлена? Смахивает на какую-то синтетику. Но этому шкафу, судя по его внешнему виду, не менее восьмидесяти лет, а то и более ста. Так откуда изготовившие его мастера взяли такой материал в те времена? Странно, ей-Богу.»

Постояв несколько минут в раздумье, я закрыл шкаф и продолжил уборку. Разложил по ящикам свои нехитрые столярные и слесарные инструменты, подмел пол, вынес ворох мусора, и мысли о заинтересовавшем меня материале на некоторое время отошли на задний план. Но когда я спустился в подвал по окончании уборки, они вновь возвратились ко мне и стали навязчивыми. Из чего все-таки эта стенка сделана? Я вооружился очками и мощной лупой, отворил во всю ширь дверцу шкафа, снял с верстака галогеновую лампу с широким рефлектором и осветил стенку, возбудившую мое любопытство. Внимательно присмотревшись, я с удивлением отметил, что в лучах света лампы она едва заметно играет мириадами мельчайших радужных блесток, будто осыпанная алмазной или слюдяной пылью. Мне даже показалось, что эти блестки не просто отражают и преломляют свет, а еще и сами по себе то вспыхивают, то гаснут, причудливо меняя цвета. Я отошел от шкафа и снова внимательно осмотрел его с внешней стороны. Ничего особенного — старомодный платяной шкаф, какими и до сих пор еще пользуются некоторые старики, не имеющие возможности купить взамен что-то более модерновое. Только и годится, что для сараев да подвалов, чтобы хранить в нем всякое старье. Правда, в наше время стало модно реставрировать подобную мебель, ставить на видное место и именовать иностранным словом «антиквариат». Сейчас модно щеголять этакими мудреными словечками. Антиквариат, электорат, маркетинг, менеджмент, саммит, блокбастер, хит, эксклюзив, аккаунт, джек-пот, рейнджер, тинэйджер, байкер, дайвер, киллер… и прочая, и прочая, и прочая… Господи милосердный! Рехнуться можно! Специальный словарь нужен, чтобы понимать наши современные газеты, журналы, телевидение и радио. Масс-медиа, как сейчас принято говорить. Наши дикторы сыплют вовсю иностранными словами, а вот в родном языке числительных, например, часто совершенно не знают. Говорят «в двух тысяч третьем году…» вместо «в две тысячи третьем…» или, скажем, «с двухсот десятью пассажирами на борту» вместо «с двумястами десятью…» и тому подобное.

Но все же в этой старой коробке (я имею в виду бабушкин шкаф) было нечто необычное, вызывающее у меня любопытство и будоражащее воображение. А воображения у меня — пруд пруди, хоть я далеко уже не юноша — пять лет, как пенсию оформил. Я погладил рукой искристую поверхность, и на мгновение мне показалось, что от нее исходит слабое, едва ощутимое тепло. Я приложил к ней ладонь и сделал несколько круговых движений. У меня было такое ощущение, будто я касаюсь поверхности жидкокристаллического компьютерного монитора.

И тут заиграло то самое мое воображение. Как в детстве. Я всегда любил воображать себя в ином мире. Опрокину бывало табуретку, сяду внутрь, держусь за кончики ножек и воображаю, будто, как в кино, мчусь на торпедном катере, атакую вражеские корабли и топлю их один за другим. При этом представляю себе бушующее море, швыряющее, словно щепку, мой катер, а прямо по курсу — качающийся на волнах вражеский корабль с моряками на борту. Словно вживую я видел палящие по мне орудия, строчащие пулеметы, рвущиеся рядом снаряды, слышал свист пуль и звуки разрывов снарядов. Все детали морского боя представлял я себе так ясно, что порой у меня даже признаки морской болезни появлялись. До сей поры помню все это вплоть до мельчайших подробностей. А когда я был студентом, то нередко забывал, что сижу в учебной лаборатории, и представлял, будто передо мной пульт управления машиной времени или, скажем, аппаратура связи с космическим кораблем, который несется с субсветовой скоростью где-то на расстоянии многих парсек от Земли. А я посылаю капитану запросы, передаю указания центра управления полетом и приветы космонавтам от родных и близких…

Помню, как однажды я замечтался, будучи от роду лет пяти или, может, шести. Мы с бабушкой возвращались тогда с базара. Она шла, неся в одной руке тяжелую сумку с покупками, а другой удерживая меня. Я же при этом представил себе вернувшегося с фронта отца, которого никогда в жизни не видел. Разве что на фотографиях, хранящихся в бабушкиных и маминых альбомах. Вообразил, будто отец распаковывает чемоданы и достает подарки всем по очереди: мне, маме и, конечно же, бабушке. Он весело смеется, берет меня на руки, подкидывает до потолка и ловит у самого пола. Я чувствую себя необыкновенно счастливым, хохочу и визжу от радости. Так делал отец Юрки Нестерова из соседнего дома. Глядя на эти сцены, я умирал от зависти. Ведь со мной так не играл никто… Я был уверен, что когда вживую увижу отца, вернувшегося с фронта, счастливее меня не будет никого в мире.

— Ты что, снова мечтаешь? — вернул меня к действительности мягкий голос бабушки.

— Нет, бабушка. Я думаю.

Она беззвучно засмеялась.

— О чем, деточка моя?

— Как папа к нам с войны приехал, подарки привез, играет со мной… — начал было я взахлеб рассказывать о своих грезах.

Она, как всегда, прервала меня на самом интересном. Отец, подарки и моя беспечная радость внезапно исчезли. Я снова ощутил себя идущим с базара и в