попытки успеха не возымели. Государство, сумевшее решить эту проблему, стало бы править миром.

А по ночам — ужасные бомбежки. Бомбили не только немцы, считавшие, что советские войска еще не покинули Елизарова, но также и наши, уверенные в том, что в городе уже немцы. Ужас! Апокалипсис какой-то!

До этой ночи моей бабушке казалось, будто всякие там артобстрелы и бомбардировки уготованы для кого-то, но только не для нее. И вдруг — на тебе, с фасадной стороны дома все стекла повылетали. Что-то надо делать. Не зимовать же дому, открытому всем ветрам.

Бабушка вошла во двор несчастной Брониславы Яновны и направилась в сарай, угрюмо смотревший на нее темными пустыми проемами — дверным и оконным. Быть может там, среди ненужного хлама, удастся найти что-нибудь, чем можно хоть кое-как заколотить оконные рамы?

Рваное тряпье, беспорядочно разбросанное по всему полу, было ей абсолютно ни к чему, а вот лист старой потрескавшейся фанеры, выглядывающий из-за запыленного старомодного шкафа, пожалуй, можно будет использовать. Вытащив фанеру, бабушка неожиданно увидела за шкафом несколько листов неведомо как уцелевшего… оконного стекла. Вот так удача! Нужно их поскорее перенести к себе, пока соседи не обнаружили или не побила шныряющая повсюду детвора. Но стёкла оказались столь велики, что ей без посторонней помощи их было не унести. К кому только обратиться? Все мужики на фронте, как и мой отец, ее сын тобишь, а к женщинам с такой просьбой как-то и подойти неловко.

В конце концов ей помогли соседские подростки. За сумочку ячменной крупы. Еда как-никак. Они перенесли стекла в бабушкины сени, а шкаф предложили разломать на дрова. Но не тут-то было. Он оказался удивительно прочным, и ни молоток, ни топор не оставили на нем сколько-нибудь заметных повреждений. Только поверхностные, едва заметные царапины. Это удивило мою бабушку, и ей стало жаль бросать этот шкаф на произвол судьбы — в хозяйстве такая вещь где-нибудь, да пригодится. Она попросила парней перенести его в просторный подвал своего толстостенного дома. За дополнительную плату — кусок старого сала.

Кое-как ребята с этим делом справились — установили шкаф у боковой стенки подвала, где он и по сей день стоит. Бабушка до самой смерти хранила в нем старые носильные вещи и прочее барахло, которое, как она говорила, использовать было уже стыдно, а выбросить — жалко.

I

Dans son nid.… l’oiseau qui s’enfuit Vient chercher l’oubli

Louis Potera. «J’attendrai».

Бабушка умерла в 1959 году, и в опустевший дом вместе с мужем въехала бездетная тетя Серафима — ее младшая дочь, то есть сестра моего отца. Ее муж вывез из подвала бабушкин хлам, а шкаф оставил. В нем он хранил хозяйственный инвентарь и толстенные подшивки старинных журналов «Нива», «Вокруг света», «Всемирный следопыт», «Вестник Европы» и им подобных, которыми увлекался еще мой дед. Все они были сто раз читаны-перечитаны, но выбросить их у дядьки не поднималась рука. Потом тетя Серафима овдовела. К тому времени она была уже слабая, часто болела, и ей было не до наведения порядка в подвале. Умерла она в 2006 году в девяностолетнем возрасте и дом завещала мне. Вот и приехал я в родное Елизарово, чтобы переоформить это домовладение на себя.

Елизарово — маленький шахтерско-заводской городишко, затерявшийся среди коптящих заводов и фабрик, архаичных шахт и дымящихся терриконов. Таких у нас в Донбассе превеликое множество. Эти заводы и шахты в царские времена в большинстве своем принадлежали иностранным концернам, а после революции были национализированы властью рабочих и крестьян и худо-бедно продолжали работать до самой войны. Потом некоторые из них эвакуировали на восток, другие разбомбили немцы, а третьи взорвали наши при отступлении, дабы не достались врагу.

После войны промышленность восстановили в короткий срок, и Елизарово зажило обновленной, послевоенной жизнью. Шахтерам, металлургам и машиностроителям платили тогда хорошо. Особенно шахтерам. И снабжение здесь было значительно лучше, чем в других регионах Советского Союза. Вот и стекались сюда активные, энергичные люди со всех концов огромной страны в поисках хороших заработков и сытой, надежной жизни, несмотря на опасность предлагаемой им тяжкой работы.

Потом, уже в годы горбачевской перестройки, а особенно после распада Союза, заработки шахтеров резко снизились, снабжение всюду уравнялось, многие шахты и предприятия оказались нерентабельны и закрылись. Рабочие стали бастовать, и жизнь в Елизарово утратила всякую привлекательность. Начался отток населения в более крупные города, где трудоспособные люди могли найти какую-то работу, и мой родной город пришел если не в полный упадок, то в ощутимое запустение. Жильцы бросали квартиры на произвол судьбы, так как продать их было невозможно. Целые «хрущобы» полностью опустели и, как во время войны, подвергались варварскому разграблению. Зияя черными глазницами выбитых окон, они угрюмо смотрели на редких прохожих и стали служить приютом для бомжей и бродячих животных. А горожане по вполне понятным причинам боялись к ним приближаться и обходили десятой дорогой.

Вот в это самое время и умерла моя тетя Серафима. Кроме меня на ее наследство не претендовал никто, и наш добротный фамильный дом, оставшийся без хозяйки, был обречен на саморазрушение. Мне было жаль бабушкиного дома, не хотелось оставлять на разграбление родимое гнездо, и я решил переселиться туда хотя бы временно, так как жена моя на неопределенное время уехала к нашему сыну в Штаты, чтобы смотреть там за внуками. А мне туда ехать не хотелось никак. Собственно говоря, меня туда никто и не приглашал — накладно для детей, да и вообще там от меня никому никакой пользы в обозримом будущем и не предвиделось. Вот и сдал я нашу киевскую квартиру семейному сыну своего старого приятеля и решил поселиться в родном доме в Елизарово. Как по Лермонтову: «там я родился — там умру».

II

К началу осени мне удалось уладить все юридические формальности, связанные с домом, и я принялся за наведение порядка в своем новом хозяйстве. Сделав косметический ремонт жилых комнат, я привел в надлежащий вид двор, садик, сарай и принялся за подвал. Строго говоря, это был не подвал, а цокольный этаж, на три четверти врытый в землю. Раньше он имел даже два окна с приямками, но позже дед заложил окна кирпичом, а прилежащие приямки засыпал землей. Для вентиляции установил трубы, выходящие на крышу, и снабдил их электровентиляторами и заслонками. Вентиляторы я заменил на новые, а заслонки оставил прежние, поскольку были они в хорошем состоянии.

В подвале я решил устроить себе мастерскую. Заменив опасно обветшалую электропроводку, я установил современные светильники, смонтировал