Наёмники хоть и были не из робкого десятка, но всё случившееся сбило их с толку и посеяло смятение в душах. В первые минуты боя их головной отряд угодил во вполне грамотно организованную засаду, но не менее грамотные действия позволили быстро разобраться с ситуацией с небольшими, в общем-то, потерями, и поставить своего противника в практически безвыходное положение. Драться он не мог, ибо потерял визуальный и огневой контроль над каменной щелью, а отступление вообще означало быструю и верную смерть — взрослые тренированные мужчины молокососов догонят!

Но, молокососы были явно не согласны с таким сценарием, и произошло невообразимое. Поставив дымовую завесу и разделив отряд стеной огня на две части, юнцы, а точнее всего пара юнцов, как доложил сидящий на самой верхотуре координатор, вошли в плотную, молочного цвета, пелену, откуда тут же послышалась серия выстрелов и одни взрыв. Когда же загадочная парочка покинула уже начавшую рассеиваться мглу, десять их товарищей оказались мертвы. Никакого логического объяснения произошедшей резне не было, но вывод сделан — любое продвижение вперёд закончится точно такой же катастрофой, и маленькая линия фронта застыла в обманчивой статике.

Вывод, надо сказать, был не бесспорный. Баков с напалмом больше не было, да и преступники улавливали полёт сестричек с грузом — скрыть себя они могли, а вот ношу нет, и хотя ответный огонь с земли не сорвал их атаки, и всё получилось неплохо, но…

Лесавесиме пули поотбивали перья на левом крыле, а Хилье чуть не прострелили шею, и было понятно, что следующий заход вполне может кончиться печально. Что же до способностей эволэков перехватывать управление чужим телом и сознанием…

Сильным эмпатом была только Диолея, а такой стиль боя имел неприятную особенность — ты пропускаешь смерь врага через собственный разум и душу. Всё происходящее с ним чувствуется так ясно, будто это ты сам попал в капкан, и последние мгновения жизни недруга навсегда становятся частью тебя: его животный ужас, что охватывает человека в схватке с необъяснимой силой, яростное нежелание умирать, отчаяние…

Лидер Калана Земли, тяжело дыша, пыталась привести собственную душу в порядок. Она уже дважды за сегодняшний день выпила терпкое вино чужой смерти, и не могла никак вернуть спокойствие в тихий, неспешный, но очень мощный поток собственной силы. Эволэки натихоря ото всех тренировали подобное умение управлять волей других людей, ставя опыты, естественно с согласия, над своими же соратницами и соратниками, но чтобы вот так…

Элан, второй по силе в группе, был уже не боец во всех отношениях — израненное тело требовало колоссальных усилий разума и огромных душевных сил просто для того, чтобы держаться на ногах.

Об остальных и говорить было нечего. Мирра ранена и, возможно, тяжело — ноги никак не желали слушаться, и бойцовскую рыбку пришлось уложить на носилки, дабы не травмировать позвоночник и дальше. Лассава и Нариола могли бы совместными усилиями взять под контроль какого-нибудь субъекта, но принцесса цветов натерпелась за сегодня, и ни о какой синхронности действий можно было и не мечтать. Афалия, наглядевшись через оптику на устроенную своими же руками «расчленёнку», вообще потеряла ниточку, связывающую её с Океанесом, и никак не могла даже установить связь с крылатыми двойняшками.

— Ну как там они? — Элан, не поворачивая головы, дёрнул штанину залёгшей рядом со своей «Анакондой» девушки из высшего общества.

— Не высовываются, — злорадно ответила та. — Получили и теперь сидят, не рыпаются!

— Это хорошо…

Девушка привстала и во всю силу легких закричала:

— Эй, м…чьё!!! Что, боевой задор пропал?!?!

И тут же упала назад в укрытие, заливаясь истерическим хохотом — нервы уже потихоньку сдавали.

Юноша поднёс руку к лицу и, глянув на часы, чуть не потерял дар речи от удивления: с момента начала «генерального штурма» до его провала прошло чуть больше двадцати минут, ещё столько же они просто лежали на камнях, греясь в лучах Авроры. Неверно рассчитанное движение чуть не вырвало иглу капельницы — девушки сразу по возвращению из «контратаки» постарались помочь своему товарищу, чем могли. Кровь уже остановилась, и почти не сочилась, только напитав повязки, но Лис понимал, что надо уходить — ещё один нажим, и с ними покончат, а выжить надо было позарез, иначе, вполне вероятно, все усилия окажутся напрасными.

— Афи, зови «котов», уходим отсюда.

Он решительно вырвал вонзившуюся в вену иглу.

— А как же Оля? — испуганно спросила Нариола.

Девушка со стыдом признавалась сама себе, что не знает, чего боится больше: смерти их верной помощницы, пусть и странной в поступках и словах, но надёжной и крепкой как скала, с которой успела сдружиться, и даже на свой лад полюбить, или перспективы соваться к охотничьему домику, где их ждёт пугающая неизвестность.

— Мы своих не бросаем, — ответил эволэк, с трудом поднимаясь сначала на четвереньки, а потом, приживая левую руку к телу, и на ноги.

Его шатало, а говорить о таких вещах было тяжело:

— Если даже она мертва, то, судя по всему, разнесла этих уродов в клочья.

— Да, — чуть заметно кивнула Мирра. — Если бы та группа была боеспособна, то уже свалилась бы на нас с тыла.

Распластавшаяся тут же на уступе без сил Лесавесима, с тревогой глядела на дорогу. Она ждала, верила, а потом просто надеялась, что мама вот-вот покажется. Летунья проклинала этот мир за то, что тот дал ей таких непохожих родителей. Отец, несмотря на странности поступков и внешние различия, был отзывчив, в любом месте и в любое время откликаясь на её зов, легко переходил, под глухое ворчание мамы, на эмпатическое общение, такое яркое и живое, не то что неуклюжая человеческая речь. А мама…

Она очень заботлива и внимательна, неутомима в играх, ещё более терпелива, чем папаня, но глухая абсолютно. Серую молнию всегда раздражала необходимость часами каждый день мучить собственное горло, чтобы описать звуками элементарные явления, которые уже давно и прочно её светлый разум разложил по полочкам…

Но в эти минуты она была согласна на всё, на любые тренировки речи, на бесконечные занятия по сложным дисциплинам, что уже начало вкладывать в неё странное существо с красивым именем Оля. Она будет ещё прилежней стараться, ещё внимательней слушать…

Хилья, убитая горем, оплела своим хвостом её хвост, и просто лежала рядом, прижимаясь к сестре. Неужели им обеим суждено сегодня потерять…

Слышать её голос. Что за боги вложили в её уста такие мелодичные переливы, вмиг убаюкивающие даже её, непоседу? Даже звон льда ледников, шум весёлого ручья не доставлял такой щемящей сердце радости, как её песни! Сколько всего она умудрялась вложить в каждое слово, выстраивая мост между такими непохожими созданиями, как она и её дочь! Укор и веселье, радость и тоска, бездонной глубины мудрость и детская непосредственность, всё играло переливами живого огня! Только бы услышать его снова…

Кто-то тяжёлой поступью подошёл к ней, в чуткий нос ударил знакомый запах крови, и теплые пальцы с трогательной заботой коснулись перьев, смахивая бегущие ручьём слёзы.