Потом он подходит к нам.

– Кенкарта. Паспорт. – Я передаю ему свои документы, вместе с документами, которые дает мне Ноа. Я задерживаю дыхание и начитаю считать секунды, жду, что он отдаст их обратно. Один, два…

Он забирает документы и уходит из поезда.

Я кусаю губу, чтобы ничего ему не сказать.

– Что сейчас было? – спрашивает Ноа, в ее голосе паника и замешательство.

Я не отвечаю. Какая-то деталь в наших паспортах выдала нас, подтвердила, что они фальшивые. «Спокойно», – думаю я, заставляя себя дышать нормально, чтобы Ноа не запаниковала. Другие нервно поглядывают на нас. Ноа берет меня за руку вспотевшей ладонью, она доверчива, как ребенок. Я собираюсь с духом, ожидая, что пограничник вернется и вытащит нас из вагона.

– Обувь, – шепчу я торопливо.

– Что? – Ноа напрягается, ногтями впиваясь в мою влажную ладонь.

– Надень ботинки. Если они заберут нас… – Я останавливаюсь, не закончив, а она начинает трястись. Нам, конечно же, надо выглядеть спокойными, когда он вернется.

Но он не возвращается. Проходит пять минут, затем десять, мой ужас нарастает с каждой секундой. Он пошел за другими? Как же я хочу, чтобы рядом был Петр. Ноа сжимает мои пальцы, крепко хватается за них, не отпуская. Вагон дергается, а потом начинает двигаться вперед.

– Наши документы, – шепчет Ноа, повышая голос от напряженности ситуации. – Они их забрали.

– Тс-с-с.

Мы все еще в поезде. Нас не арестовали. Однако теперь мы едем без документов, что почти так же плохо.

Через некоторое время в проеме появляется герр Нойхофф и подзывает меня к себе.

– Вот, – говорит он, когда я подхожу. У него в руках наши документы. По его лицу пробегает странная тень, и я задаюсь вопросом, сколько ему пришлось потратить на взятку, чтобы пограничники смотрели на документы сквозь пальцы и не задавали слишком много вопросов.

Когда поезд начинает набирать скорость, все разом выдыхают. Теперь уже никто не спит, девушки поднимаются и одеваются, врезаясь друг в друга в ограниченном и постоянно качающемся пространстве. Небо за окном светлеет, за темными силуэтами виноградных террас, над которыми возвышается полуразрушенная церковь, оно обретает розоватый оттенок.

Через некоторое время в конце вагона появляется кто-то из работников кухни, раздает завтрак: холодный хлеб и сыр. Сельская местность становится все менее дикой, среди полей все чаще попадаются фермы. Из окон домов с любопытством выглядывают дети, некоторые бегут вдоль путей, надеясь увидеть животных, пока наш ярко разукрашенный поезд идет мимо.

Мы едем в тишине, переезжаем акведук, и перед нами расстилается долина: деревня с красными крышами, окруженная кольцами увядших осенью кустов, перед ней – руины каменного замка. По холму точками рассыпаны дома с крышами, поросшими мхом. Иногда среди них попадается какой-нибудь замок или церковь с разрушающейся колокольней, их алебастровые каменные стены нагревает солнце, теперь оно уже поднялось высоко.

По вагону проходит волна возбуждения. Мы почти на месте.

– Надо приготовиться к параду, – говорю я Ноа.

– Параду? – спрашивает она, нахмурившись.

Я вздыхаю, напоминая себе, что она еще многого не знает.

– Да, после того, как мы приедем, мы выйдем из поезда и тут же прошествуем по городу на наших вагонетках. Это анонс, чтобы местные вдохновились предстоящим представлением.

Я исследую ее лицо, пока она переваривает новую информацию, ищу на нем беспокойство или страх. Но она просто кивает головой и усаживает Тео на койку, чтобы успеть переодеться.

Девочки начинают прихорашиваться, насколько это возможно при такой качке, наносят румяна, красят брови.

– Держи.

Я вытаскиваю из своего чемодана розовое платье, расшитое блестками, и передаю его Ноа. Она озирается, ей все еще неловко переодеваться при всех. Но уйти здесь некуда, поэтому она втискивается в него, в спешке едва не запутавшись в ткани.

– Они что, придут посмотреть на нас? – спрашивает Ноа. – Французы, я про них. Ведь мы для них немцы…

– В первый год после начала войны я думала так же, – ответила я. – Не волнуйся. Люди все так же любят праздники. Для цирка нет границ. – Зрители не думают о цирке как о чем-то немецком, и каждый год они исправно приходят на выступления.

Колеса поезда трутся о шпалы, замедляясь по мере того, как мы приближаемся к станции. Мы не выходим сразу же, а продолжаем готовиться, пока рабочие выстраивают вагоны, некоторые привезли сюда заранее, некоторые арендовали тут, на месте. Сначала выгружают животных, ставят клетки на платформы с колесами. Мы толпимся у выхода, ожидая отмашки, места становится еще меньше, полуденный воздух нагревается.

Наконец, дверь вагона распахивается настежь, и внутрь проникает волна холодного свежего воздуха. На станции почти так же тесно, как внутри вагона: десятки зрителей столпились, ожидают, когда можно будет встретить цирк. Непрерывно сверкают быстрые вспышки фотокамер. После тишины поезда этот хаос обескураживает, как будто кто-то слишком резко включил свет посреди ночи. Я иду вперед, но вдруг останавливаюсь, от чего девушка, идущая позади, врезается в меня. Меня наполняют сомнения, я не могу сдвинуться с места. Обычно я люблю туры, но сейчас я тоскую по Дармштадту, где я знаю каждый сантиметр, где мне есть куда спрятаться. Отправляться в путь в прошлом году, делая вид, будто и нет никакой войны, было трудно. Теперь на мне лежит еще больший груз: я должна быть уверена, что Ноа сможет выступать, что они с Тео будут в безопасности. Как я смогу это выдержать?

– Астрид? – спрашивает Ноа пугливо. Я поворачиваюсь к ней. Он смотрит на меня с беспокойством, не зная, что ей делать.

Я прогоняю сомнения и беру ее за руку.

– Идем, – говорю я, и вместе мы выходим из поезда.

Оглядывая толпу, я замечаю в глазах людей не презрение, а, напротив, восхищение и надежду, которую вдохнул в них наш приезд. Взрослые люди смотрят на нас с удивлением, точно дети. Цирк всегда приносил свет туда, куда приезжал. А теперь это линия жизни. Я поднимаю подбородок. Если мы можем дарить людям эти чувства, значит, цирк не умер. Цирковые представления существовали со времен римлян и греков, нашим традициям сотни лет. Мы пережили Средние века, Наполеоновские войны, Мировую войну. Переживем и эту.

Мы пробираемся по толпе людей на платформе. Лошади, которых запрягли везти клетки с животными, нетерпеливо переступают с ноги на ногу, фыркают, пар выходит из их раздувающихся ноздрей. В клетках, которые они везут, на обозрение всему народу сидят львы и одинокий тигр. Еще у нас есть верблюды и маленький коричневый медведь, которого ведут вдоль процессии на поводке. В прошлом году была и зебра, но она умерла зимой, и герр Нойхофф не смог заменить ее.