– Она делает это, потому что у нее на колготках уже столько дыр, что их уже не починить, – объясняет Астрид, замечая мое любопытство. – А других просто нет. Пойдем.

Она выбирает костюм из тех, что висят на вешалке возле стены вагона, и прикладывает его ко мне. Затем она отдает его одной из девушек, помогающих артистам одеваться, и исчезает. Меня передают из рук в руки как связку белья, и мне ужасно неловко от запаха своего несвежего тела, который неизбежно появился после многих часов, проведенных в поезде без возможности помыться. Кто-то накидывает мне на голову костюм, который выбрала мне Астрид, кто-то другой восклицает, что он мне велик, и начинает закалывать его булавками. Я что, правда надену это? Он меньше купальника, состоит всего лишь из лифа и низа. Мой живот – теперь он уже тверже, чем тогда, когда я только приехала в Дармштадт, благодаря тренировкам – все еще далек от идеала и нависает над эластичным поясом трусов. Костюм искусно украшен, сделан из алого шелка с золотой отделкой. От него немного пахнет табаком и кофе, эти запахи заставляют меня задуматься, что за женщина носила его до меня.

Появляется Астрид, и я охаю от удивления. На фоне ее костюма – он выглядит так, как будто его сшили из пары носовых платков – мой кажется скромным. Но Астрид рождена для таких костюмов – ее тело точно высечено из гранита, она как одна из тех статуй обнаженных богинь в музеях.

– А ты думала, я буду делать сальто в кринолине? – спрашивает она, замечая мою реакцию. Для нее нескромность наряда не имеет никакого значения. Она надела его не для того, чтобы быть соблазнительной для публики, а чтобы удобнее было выступать.

Астрид делает мне знак, подзывая сесть на перевернутый ящик. Она берет румяна, наносит их мне на щеки, мажет мои губы вишнево-красным цветом, как нос у клоуна. Я никогда раньше не красилась, если не считать тех нескольких раз, когда я украла у мамы немного пудры, чтобы казаться чуть старше перед встречей с немцем. Я смотрю на незнакомку в отражении разбитого зеркала, которое кто-то поставил на чемодан. Как я дошла до этого?

Астрид, довольная результатом, отворачивается и начинает наносить макияж себе, что кажется лишним, учитывая, какая идеальная у нее кожа и какие длинные ресницы.

– У меня есть пара минут? – спрашиваю я. – Я хочу проведать Тео.

Астрид кивает.

– Всего пару минут. Не уходи надолго. – Я иду по узкому коридору к спальному вагону, надеясь, что мой странный вид не испугает Тео. Но когда я перехожу в следующий вагон, я останавливаюсь, услышав голоса.

– Они хотят, чтобы мы в своем представлении продемонстрировали верность режиму. – Я наклоняю голову, чтобы лучше слышать. Это герр Нойхофф, он говорит низко и резко. – Возможно, исполнение «Маршал, мы здесь»…

– Немыслимо! – прорычал Петр, услышав о гимне Виши. Я отпрыгиваю, чтобы меня не увидели. – Никогда не было такого, чтобы правительство диктовало, как мне выступать, даже во время Мировой войны. Если уж я не раскланивался перед царем, то, черт подери, сейчас уж точно не стану. Дело не просто в политике. Это нарушит целостность моего номера.

– Сейчас все иначе, – напирает герр Нойхофф. – Небольшая уступка может сыграть важную роль… При решении дальнейших вопросов.

Ответа не последовало – только тяжелые шаги и грохот двери, захлопнутой с такой силой, что весь вагон затрясся.

Звенит звонок, который, как сказала Астрид, должен будет созвать всех нас на задний двор: пространство за шатром, где мы соберемся и будем готовы выйти на сцену. Я с тоской смотрю в коридор. У меня нет времени проведать Тео.

Снаружи, на поле перед шатром, которое было совсем пустым некоторое время назад, точно грибы после дождя, повылезали маленькие палатки. Дорога между ними переполнена людьми: мужчинами в соломенных шляпах, женщинами и детьми в своих лучших воскресных нарядах. При входе в шатер висит плакат с афишей, где перечислены номера, которые люди смогут увидеть внутри. Жонглеры и шпагоглотатели, не имеющие отдельного номера, демонстрируют экспромты, распаляя публику. Небольшой духовой оркестр играет оживленную музыку для людей, стоящих в очереди, от чего ожидание становится менее тягостным. Воздух наполнен плотным сладким ароматом сахарной ваты и вареного арахиса. Такие удовольствия кажутся нереальными, учитывая нынешнюю систему карточек и то, как много сейчас людей, которые едва находят себе пропитание. В какую-то секунду я снова становлюсь легкомысленной девчонкой. Но эти изыски для счастливчиков, у которых есть пара лишних су – уж точно не для нас.

Я обхожу шатер по периметру. Несколько мальчишек лежат на земле, пытаясь подглядеть в щель между палаткой и землей, но один из временных рабочих прогоняет их. Шатер украшен длинными плакатами с самыми известными номерами. На одном из них – летящая юная Астрид на атласных веревках. Я заворожена ее изображением. Она, должно быть, была того же возраста, что и я, в те времена, и мне так интересно узнать ее лучше.

Я прохожу через пивную, которую устроили в самом конце центральной дороги, напротив карусели. Отовсюду слышен оживленный мужской хохот. Тут тонкий баланс, как объяснила Астрид: нам нужно умаслить публику так, чтобы ей понравилось представление, но ровно настолько, чтобы люди не начали буянить и не сорвали его.

Петр, которого я видела с герром Нойхоффом всего несколько минут назад, украдкой вылезает из пивной палатки с фляжкой в руке. Как он добрался сюда так быстро? Он смотрит на меня неуверенно.

– Просто немного на дорожку, – говорит он, после чего неторопливо уходит. Я удивлена – не думала, что артистам разрешают пить перед выступлением. Что сказала бы Астрид?

Я прохожу на задний двор. Глаза нервно устремляются к вершине шатра. Кажется невозможным, что эта палатка – всего лишь шесты и немного ткани – в состоянии удержать такое массивное устройство, как трапеция, и нас вместе с ней.

Астрид, замечая мое беспокойство, подходит ко мне.

– Это безопасно.

Но в голове у меня всегда будет прокручиваться тот момент, когда я падала на землю, готовая умереть.

– Как ты, удается сохранять спокойствие? – спрашивает она. Не ожидая ответа, она проверяет мои бинты на руках и дает мне коробку с канифолью, чтобы я еще раз покрыла ею руки.

– Мы же не хотим, чтобы ты погибла, – говорит она. – После всех усилий, которые мы приложили, – добавляет она с улыбкой, пытаясь превратить это в шутку. Однако взгляд у нее серьезный, обеспокоенный.

– Ты ведь думаешь, что я не справлюсь? – спрашиваю я, рискуя. Не уверена, что хочу услышать ответ.

– Конечно же, нет. – Я вслушиваюсь в ее голос, пытаясь понять, правда ли это. – Ты хорошо потрудилась. У тебя хорошие способности. Но все это очень серьезно для всех нас. Здесь нет места ошибкам. – Я понимающе киваю. Для Астрид это так же опасно, как для меня, даже после стольких лет практики.

Я подглядываю в темную палатку, которая кажется огромной пещерой. В центре – круг, около сорока футов в диаметре, отделенный от зрителей низкой оградой. От других артистов я слышала об американских цирках, огромных, как Барнум, в которых бывает по три круга. Но здесь все будут смотреть на главное выступление. Первые два ряда покрыты красной вельветовой тканью с золотыми звездами из атласа, пришитыми на каждое место, это значит, что это хорошие места, для важных гостей. За этими стульями грубые деревянные лавки поднимаются наверх кольцами. На этой круглой арене зрители находятся со всех сторон, и я вдруг осознаю, что здесь негде спрятаться и нельзя отвернуться, глаза смотрят на тебя со всех сторон.