– Сначала мы закончим с инспекцией, – говорит офицер, ничуть не смутившись. Он резко открывает шкаф во второй раз, заглядывает в него. Затем он останавливается, стоя точно на том месте, где прячется Астрид. Я задерживаю дыхание, ногти вонзаются мне в ладони. Если он посмотрит вниз, то непременно увидит ее.

– Пойдемте, пойдемте, – уговаривает их герр Нойхофф. – Здесь нечего искать. Просто выпьете немного, а потом вам, наверное, нужно ехать обратно, чтобы вернуться в город до темноты.

Офицеры выходят из раздевалки, герр Нойхофф и Петр следуют за ними.

Когда они уходят, я падаю на стул, дрожа всем телом. Астрид под половицами не издает ни звука, она пока не решается выйти.

Через несколько минут возвращается Петр.

– Они ушли.

Я иду вслед за ним наружу. На стене зала, с краю, есть крошечная дверь в подвал, она спрятана за тачкой. Он почти выламывает ее и помогает Астрид выбраться из укрытия. Она бледна, на нее налипло сено с навозом. – Ты в порядке? – Я смотрю, как он обнимает ее, на этот нежный момент. Я должна оставить их одних. Но она отворачивается от него. Ее гордость задета, она не подпустит его ближе.

Я иду вслед за ними обратно в зал. Нахожу кусочек ткани и мочу его в одном из ведер.

– Спасибо тебе, – говорит Астрид, когда я передаю ей тряпку. Это самая теплая интонация, которую я когда-либо от нее слышала. Дрожащими руками она стирает коричневую жижу с волос и шеи.

Я еле сдерживаюсь, чтобы найти слова, у меня столько вопросов.

– Астрид, ты спрята…

– Трюк великого Болдини. Он выступал с моей семьей много лет назад в Италии. – Она улыбается. – Не спрашивай, как мне это удалось. Хороший волшебник не выдает своих секретов.

Но у меня нет сил на шутки.

– О, Астрид! – У меня текут слезы. Пусть она ненавидит меня, я не могу не переживать за нее. – Они почти нашли тебя!

– Но не нашли же, – отвечает она с самодовольными нотками в голосе.

– Но зачем ты им? – настойчиво продолжаю я, хотя понимаю, что мои вопросы для нее сейчас – это уж слишком. – Почему ты пряталась?

– Милая… – Петр прерывает нас, предостерегая.

– Ей можно верить, – говорит Астрид. Я выпрямляю спину от гордости. – Она все равно скоро узнает.

Однако она кусает губу, оглядывая меня и решая, стою ли я доверия.

– Как видишь, Тео не единственный еврей в цирке. Я тоже еврейка.

Ошеломленная, я стою в тишине. Я даже не думала, что Астрид может быть еврейкой, хотя, учитывая ее темные волосы и глаза, это логичный вывод.

Я выдыхаю и благодарю Бога за то, что я не рассказала ей обо всем моем прошлом и о немецком солдате. Что-то меня удержало. И это к лучшему: если бы я рассказала, она бы точно вышвырнула меня отсюда.

– Я была младшей из пяти детей в нашем семейном цирке, – добавляет она. – Наше место зимовки было рядом с владениями герра Нойхоффа. – Теперь я вспоминаю темный заброшенный дом на другой стороне холма, Астрид часто смотрела на него, когда мы ходили между женским общежитием и тренировочным залом. – Потом я уехала отсюда, вышла замуж за Эриха и жила в Берлине. – Я украдкой бросаю взгляд на Петра, интересно, тяжело ли ему слышать о мужчине, которого Астрид любила раньше. – Он был старшим офицером в Рейхе. – Еврейка, замужем за высокопоставленным нацистом. Я пытаюсь представить, какой была ее жизнь. Я тренировалась бок о бок с Астрид, думая, что узнала ее лучше, но теперь перед моими глазами предстает совершенно другой человек.

Она продолжает:

– Когда я вернулась обратно в Дармштадт, моя семья исчезла. Меня приютил герр Нойхофф. При рождении мне дали имя Ингрид. Мы изменили его, чтобы никто не узнал. – Мне сложно представить, что она была отвергнута. В голове у меня всплывает картинка: мой отец стоит в дверном проеме и приказывает мне уйти. Вся та забытая боль, которую я так старательно вытесняла на протяжении многих месяцев, вдруг всколыхнулась во мне, такая же ужасная, как в день, когда это произошло.

– Что же с твоей семьей? – спрашиваю я, опасаясь ответа.

– Их больше нет. – Ее глаза пусты и печальны.

– Ты не знаешь этого наверняка, – мягко говорит Петр, обнимая ее одной рукой. На этот раз она не отворачивается, но кладет голову ему на плечо, ища поддержки.

– Когда я вернулась, была зима, они должны были быть здесь, – говорит она опустошенно и качает головой. – Они бы не успели уйти далеко от немцев. Нет, теперь я одна. Но я до сих пор вижу перед глазами их лица. – Она поднимает подбородок. – Не жалей меня, – говорит она. Как я могу? Она такая сильная, красивая и смелая.

– Такое часто происходит? – киваю я в сторону, куда ушли полицейские.

– Чаще, чем хотелось бы. Все нормально, правда. Время от времени проводят проверки. Иногда полиция приходит, чтобы проверить соблюдаем ли мы нормы. Чаще всего они просто трясут нас, а герр Нойхофф дает им немного марок, чтобы они смотрели в другую сторону.

Петр мрачно качает головой.

– В этот раз все иначе. Это СС – и они искали тебя.

Ее лицо потемнело.

– Да.

– Нам надо уходить, – говорит Петр, лицо у него точно каменное. Я видела его репетиции, но все равно не могу представить, чтобы этот мрачный задумчивый мужчина веселил толпу. – Уходить из Германии. – Он произносит эти слова отрывисто, спешно выдыхает одно за другим. Он думает об Астрид – она должна уехать за границу как можно скорее, так же как и я должна отправить Тео в безопасное место.

– Еще пара недель, – говорит она, успокаивая его.

– Мы будем во Франции, – продолжаю я.

– Думаешь, во Франции лучше? – спрашивает Петр.

– Не велика разница, по правде говоря, – объясняет Астрид, отвечая мне. Когда-то мы могли быть в безопасности в «свободной зоне». Но теперь нет. – В первые годы войны Вишистская Франция[20] технически не была оккупирована. Но немцы разделались с этим марионеточным режимом два года назад и получили контроль над всей страной.

– Я должен поговорить с герром Нойхоффом, – говорит Петр. – Астрид, ты подождешь тут? – Хотя он обращается к Астрид, он смотрит на меня, как бы спрашивая, позабочусь ли я о ней.

Я не знаю, как быть. Мне так хочется проведать Тео, убедиться, что немцы его не видели. Но я не могу оставить Астрид одну.

– Иди, – приободряю я, поднимая руку. – Я все равно хотела спросить Астрид о том, что мы сегодня делали на тренировке, и мне нужно замотать больную лодыжку. – Хочу, чтобы это прозвучало так, как будто это мне нужна ее помощь, а не наоборот.

– Давай мне, – говорю я, забирая у нее промокшую тряпку, когда Петр уходит. Кладу тряпку обратно в ведро, где и нашла ее, опускаясь на корточки, чтобы прополоскать ее и выжать. Когда я встаю, Астрид смотрит из окна на долину. Я задаюсь вопросом, о чем она думает: о том, что эсэсовцы вернутся, или о своей семье, а может, и о том, и о другом.