сделанных в 1957 году, видно, что праздничная колонна состояла не только из одних автобусов: их не хватило, а потому участников фестиваля везли и в открытых кузовах грузовиков. «С грузовиками при подготовке фестиваля вышла типичная для раннего послесталинского периода незадача, — рассказывал Сергей Никитович Хрущёв. — Все они, колхозные и работавшие в промышленности, числились в мобилизационном резерве армии. В любой момент грузовой транспорт могли призвать на военную службу, а потому красили машины в защитный зеленый цвет. Организаторы фестиваля сочли такое цветовое однообразие не очень подходящим, попросили раскрасить грузовики в веселые тона. Не тут-то было. Зеленая краска предписывалась утвержденной правительством директивой Генштаба, и только он мог ее изменить»[232].

Организаторы фестиваля (судя по всему, Александр Николаевич Шелепин и его товарищи по руководству комсомолом) обратились с письмом к начальнику Генштаба Маршалу Советского Союза Василию Даниловичу Соколовскому. Тот задал вопрос: «Кто и за чей счет после фестиваля перекрасит „транспортные средства“ в нормальный зеленый цвет?»[233]

Не получив чёткого ответа, маршал разрешения не дал. Тогда, по свидетельству Сергея Хрущёва, «руководители комсомола обратились к Хрущеву, иной управы на военных в стране не было. Вопрос решился одномоментно и не на время фестиваля, а навсегда. Эра зеленых, постоянно готовых к бою грузовиков закончилась. После 1957 года цвета окраски грузовиков больше не диктовались мобилизационным предписанием»[234].

Грузовики раскрасили в яркие цвета эмблемы фестиваля — ромашки с желтым, коричневым, зеленым, голубым и оранжевым лепестками. Скамейки смастерили из свежеструганных досок — жесткие сидения демонстрировали демократичность царившей на фестивале обстановки.

В 11 часов утра, за час до назначенного торжественного открытия в Лужниках, фестивальная колонна еще не вышла на Садовое. Московская милиция в сложившейся ситуации оказалась бессильна. И в дело вмешалась лично Екатерина Алексеевна Фурцева.

Первый секретарь столичного горкома партии приехала в штаб фестиваля, располагавшийся на Зубовской площади, и попросила молодого тогда сотрудника фестивальной дирекции, а в будущем — маститого театрального критика Бориса Михайловича Поюровского объявить через репродукторы, висевшие на каждом столбе, что открытие задерживается. Фурцева лично продиктовала Поюровскому текст сообщения: «Москва ждала дорогих гостей, всему миру известно наше гостеприимство, но открытие задерживается, так как на улицы вышли все москвичи от мала до велика. И мы счастливы и рады, что так случилось»[235].

* * *

Гостеприимство гостеприимством, а политика — политикой. В отчете ЦК ВЛКСМ об итогах фестиваля, составленном 26 августа, приехавшие разделялись на искренних друзей СССР (значительная часть приехавших), честных юношей и девушек, сбитых с толку реакционной пропагандой и представлявших себе советскую действительность в совершенно искаженном виде (таких было большинство), и откровенно враждебных Советскому Союзу зарубежных участников (меньшинство), прибегавших к провокациям, шантажу, запугиванию, распространению антисоветской литературы и пытавшихся вести антисоветскую пропаганду среди населения столицы. Особую активность развернули приехавшие из Израиля сионисты, с одной стороны, и сторонники создания единого арабского государства — с другой. Следует заметить, что с первыми проблем было больше. Их руководители Моше Нецер и Моше Чижик в беседе с советскими гражданами-евреями прямо признались:

— Мы приехали в Москву, чтобы возродить еврейский дух, сказать советским евреям, что они угнетены, что у них нет культуры, письменности, литературы и что социализм не в состоянии разрешить еврейский вопрос. Единственный, в связи с этим, путь евреев — это любыми средствами выбраться в Израиль[236].

Так что расслабиться Фурцева со товарищи не могли вплоть до отправки делегатов по домам. МГК ВЛКСМ 29 июля докладывал Екатерине Алексеевне о том, что столичная молодежь встретилась с делегатами фестиваля в 88 клубах и дворцах культуры. Вопреки ожиданиям, хорошо прошли встречи даже с такими делегациями, как делегации Англии, Израиля и США. По имевшимся сведениям, англичане во время встречи собирались организовать показ рок-н-ролла, однако отказались от этого, почувствовав, как к этому танцу наша относилась советская молодежь. В конце встречи некоторые делегаты-англичане заявили, что у них этот танец пользуется успехом лишь у самой развращенной части молодежи. Группа делегатов предупредила, что среди англичан «есть нехорошие люди, на которых следует обратить внимание»[237].

Отдельные иностранцы пытались сделать деньги на производстве провокационных фотоснимков. В самом начале августа две англичанки предложили сторожу временной столовой сфотографироваться, а когда тот согласился, одна из англичанок дала ему в руку обгрызенную краюху хлеба и предложила откусить. Старик с возмущением пресек эту провокацию:

— Что я, голодный, что ли?!

Двое иностранцев, вычислить которых так и не удалось, попытались 6 августа сфотографировать очередь за яйцами, возникшую около продовольственной палатки неподалеку от гостиницы. Возмущенные советские женщины обступили их и с гневом закричали:

— Где же ваша дружба, ваш мир!

Вот тут никакой реакции Фурцевой и МГК КПСС не требовалось. Под натиском русских баб, которые коня на скаку остановят, иностранцы поспешно ретировались[238].

Правда, Екатерине Алексеевне пришлось несколько раз трясти Управление КГБ СССР по г. Москве и Московской области и его начальника В. С. Белоконева по другому поводу. Несмотря на мероприятия по зачистке столицы, активизировались уголовники. Около гостиницы вилось немало жулья. В ночь на 3 августа три подозрительных субъекта пытались прорваться в корпуса, где проживали иностранцы. Потерпев фиаско, они все же сумели уйти. Только за вечер 4 августа заявления о карманных кражах в автобусах № 9 и 81 сделали англичане Эдвардс и Фишер[239].

Впрочем, общего впечатления от всемирного праздника молодежи подобные инциденты не омрачили. Фестиваль, в организации которого основную роль сыграли Бюро МГК КПСС и лично Екатерина Алексеевна, имел огромное агитационно-пропагандистское значение. Он способствовал укреплению влияния нашей страны и социалистической системы в мировом сообществе.

Еще одним итогом фестиваля — побочным, но чрезвычайно важным для столицы — стала прокладка новых магистралей: 10 августа 1957 года Бюро МГК под председательством Фурцевой заслушало вопрос «О строительстве магистрали от Садового кольца через Лужники в Юго-западный район, Ново-Арбатской магистрали и Ново-Остаповского шоссе с мостами и путепроводами». Данное строительство было признано «важнейшей задачей Московской городской партийной организации»[240].

Раздел II. На партийном Олимпе

Глава 1. Фурцева в Президиуме ЦК

Признавая заслуги Фурцевой, 10 октября 1957 года Никита Сергеевич Хрущев провел в Президиуме ЦК КПСС ее включение в Комиссию по руководству разработкой и составлением пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР[241]. Это было серьезным знаком доверия первого секретаря, который в комиссии и председательствовал.

На Декабрьском 1957 года Пленуме ЦК КПСС обновили персональный состав Секретариата ЦК. В этот орган ввели Николая Григорьевича Игнатова и Алексея Илларионовича Кириченко. Оба соперника давно боролись за место под хрущевским «солнцем». Основную ставку первый секретарь ЦК сделал на своего украинского выдвиженца Кириченко, поручив ему председательство на заседаниях Секретариата. Тогда же Алексей Илларионович превратился, по сути (официально такого поста не было), во второго секретаря ЦК — руководителя Секретариата,