Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Распахнула дверь и затянула меня внутрь.
– Господи, как же я соскучилась.
Она скинула халат и повисла у меня на шее. Через несколько секунд мы голые лежали на кушетке. Из-за стены доносились те же звуки, что я слышал у двери. Я пытался убедить себя в том, что постояльцу ночлежки просто что-то приснилось, но отчетливо понимал, что он умирает. Это было хуже, чем если бы мы занимались сексом на кладбище. Помню, как еще подумал тогда, что у такого дерьмового начала не может быть хорошего конца.
Мое продолжительное воздержание не могло не сказаться. Все быстро закончилось. Наташа мелко дрожала от неутоленного желания и мягко поглаживала меня по бедру, рассчитывая на продолжение. Я прислушивался к звукам за стеной. К стонам добавился громкий сухой кашель и через какое-то время хрип. В дверь постучали.
– Наталья Викторовна, вставайте, – позвал женский голос.
– Свиридов? – спросила Наташа, поднимаясь с кровати. В ее голосе не была и намека на только что закончившийся спринт.
– Да.
– Подготовь «Трамадол» и памперс. Человек не должен умирать в дерьме. Сейчас я подойду.
Она быстро оделась и вышла. Я тоже встал, оделся и включил свет.
У окна находился письменный стол. На нем были оранжевая кружка с большой белой буквой «И» на боку и журнал «Умники и умницы», который сейчас лежит в среднем ящике стола. Тогда на нем еще не было масляного пятна. Я взял кружку, поднес к глазам и отыскал маленький скол на краю. Он не мешал пить, если держать кружку правой рукой. С момента нашей последней встречи кружка сильно потеряла в цвете снаружи и прибавила изнутри. Когда вернулась Наташа, кружка все еще была у меня в руках.
– Долгая память хуже, чем сифилис, особенно в узком кругу, – пропела Наташа. – Узнал?
Я кивнул и поставил кружку на стол.
– А еще у меня есть белая футболка с надписью «Психиатрия – это призвание». Я ее надеваю вечером по выходным после ванны. Только майку и ничего больше. Очень эротично смотрится. А в кошельке под пленкой – там, где у нормальных женщин вставлены фотографии детей, у меня билеты на концерт «Наутилиуса» от пятого мая девяносто пятого года. Десятый ряд, пятое и шестое место. Показать?
– Нет. Не надо. Я пришел не за этим.
– Ну конечно. Небольшое одолжение. Рассказывай.
Шматченко я представил ей как хорошего знакомого, которому обязан своим новым трудоустройством. Якобы он орнитолог и ему нужны два помощника на выходных. «Чушь какая-то», – дважды перебила меня она. А когда я сказал, что мне на пару дней нужен крепкий алкоголик, ее брови высоко подпрыгнули и исчезли где-то под челкой.
– Как ты себе это представляешь?
– Ну, ты предложишь одному из своих пациентов провести уикенд на природе за умеренное вознаграждение. Потом выпишешь, или как это у вас здесь называется. Потом оформишь обратно. Как-то так.
– Выпишешь – запишешь, – передразнила она. – Здесь у нас не кружок танцев. Ты слышишь Свиридова за стеной? Рак легких четвертой стадии плюс инсульт. И таких постояльцев у нас не меньше десятка.
Сначала она убедила меня в том, что выполнить мою просьбу невозможно, а потом заверила, что сделает невозможное. О стоимости услуги она тактично умолчала. Отложила на последний момент, когда торговаться с ней уже будет невозможно.
– А что он собирается делать с птицами? – спросила она меня уже на пороге.
– Откуда я знаю? – ответил я. – Может, окольцует и отпустит. Может, продаст. Может, ощиплет и в духовке сжарит. А может быть, что-нибудь еще. У этого человека богатая фантазия».
«Запись 17 от 2.10.2017 г.
Бомжа, с которым договорилась Наташа, звали Петрович. Удивительно, столько лет прошло, а я помню имя, которое мне назвали только однажды. Петрович был высохшим коротышкой с красным, опухшим от пьянства лицом, похожим на облезлую морду хорька. Тот тип забулдыг, которые выглядят обиженными, шарахаются от любого резкого движения, но при определенных условиях (отсутствии свидетелей и денег на опохмел) вполне могут сунуть шилом в печень, чтобы поживиться сотней-другой. Наташа познакомила нас в номере. Так она называла комнаты, которые больше походили на камеры. Тахта Петровича была ближней к входу, и от нее воняло как из размороженного холодильника, забитого мясом.
– Ну что, Петрович, собирайтесь. Нам пора, – сказал я. Вступительное слово я умышленно опустил. Наташа сказала, что за свои услуги бомж хотел три тысячи в день плюс водка и закуска. Больше обсуждать нам было нечего. Следовало поторапливаться. Через час Шматченко должен был ждать нас на другом конце города.
– А я не еду, – ответил Петрович. Если бы он вдруг в ответ двинул меня в глаз, это произвело бы меньший эффект.
– Но мне сказали, что вы согласились.
– Да. Мы разговаривали с Натальей Викторовной. Но потом я скумекал что к чему. Это все из-за хаты. Верно? – Коротышка прищурился хитро и дерзко.
– Какой еще хаты?
– Квартиры в Брянске. А че ты шлангом прикидываешься? Ты же от Лехи. Все-таки нашел меня. Ну и что? Найти нашел, а попробуй взять!
Наташа попыталась объяснить ему, что мы знать не знаем никакого Леху, но бомж был непреклонен.
– Я никуда не пойду. А если потащите силой, буду орать. Хер вам, а не хата – так Лешке и передайте.
Он достал из тумбочки скомканный «Московский комсомолец» и завалился обратно в кровать, всем видом давая понять, что разговор окончен. Не знаю, верил ли он действительно в какой-то заговор с квартирой или «включал дурака», но ситуация определенно доставляла ему удовольствие. Пустой спившийся человек вдруг почувствовал себя значимым и нужным.
Мы с Наташей долго молча стояли у окна в коридоре. Таращась на стекло, я поддевал ногтем вспученные слои краски на подоконнике. Наташа курила. До назначенной Шматченко встречи оставалось чуть больше получаса. План рухнул. Бомж с мордой хорька вдруг разом перечеркнул все мои усилия и жертвы. Из романтического героя, ухватившегося за последнюю соломинку, я вдруг превратился в обманутую, выброшенную пинком под зад на улицу проститутку, возомнившую себя великим комбинатором. И от этого я чувствовал себя погано вдвойне.
– Слушай, я не думала, что все это настолько серьезно, – сказала Наташа, в последний раз глубоко затянувшись. – На тебе лица нет.
Окурок упал в пустую банку из-под кофе, стоявшую на батарее.
– Если это так для тебя важно, могу поехать я».
«Запись 18 от 2.10.2017 г.
Я не должен был называть ее «просто знакомой» – это первое, что приходит в голову. И это банально, как кефир. Я не должен был этого говорить. Не должен был туда смотреть. Не должен был туда ехать. Страх и чувство вины – фундамент, на котором держатся девять из десяти психологических расстройств. И мой случай, похоже, не исключение.