Мама, кроме того, много писала. Она купила несколько механических и электрических печатных машинок, чтобы было на чем работать, если любимая печатная машинка сломается. Печатные машинки стояли в ее студии. Маме ни разу не удалось продать то, что она написала, лишь иногда она получала письмо из какой-нибудь редакции с вежливым отказом предложенного материала и пожеланием продолжить работу над словом. Эти отказы мама пришпиливала кнопками к стене, как почетные грамоты. Когда мы возвращались из школы, мама обычно работала в студии. Если в доме стояла тишина, значит, мама рисует или обдумывает сюжет своей следующей картины. Если мы слышали звуки пишущей машинки, значит, она трудится над одним из романов, повестей или рассказов. Была у нее и своя коллекция умных мыслей, иллюстрированных ею самой. Среди них был раздел под названием «Философия жизни согласно Р.М. Уоллс». Помню, что одна папка из этой серии была стильно оформлена и имела подзаголовок «Жизнь – это миска с черешней, в которую бросили немного орехов».

Папа стал членом местного профсоюза электриков. Город Финикс строился и развивался как на дрожжах, и папа без труда нашел работу. Каждое утро он уходил из дома в желтой строительной каске и высоких рабочих ботинках, подбитых железом, в которых, как мне казалось, он становился еще красивее, чем в обычной одежде. Благодаря профсоюзной защите папа зарабатывал хорошие деньги. Помню, как в день своей первой зарплаты он вернулся домой, позвал нас в гостиную и заявил, что мы забыли свои игрушки во дворе.

«Нет, ничего мы во дворе не оставили», – оправдывались мы.

«А мне кажется, что оставили, – настаивал папа. – Выйдите во двор и посмотрите».

Мы выбежали во двор: там в ряд стояли три новых велосипеда: один большой красный, два поменьше – синий для мальчиков и фиолетовый для девочек.

Увидев велосипеды, я решила, что их оставили во дворе другие дети. Когда Лори сказала, что их купил нам папа, я не поверила своим ушам. У нас никогда раньше не было велосипедов, и мы выучились кататься на чужих, принадлежавших другим детям. Я даже не могла себе представить, что у меня будет свой собственный велосипед. К тому же совершенно новый.

Я обернулась и увидела папу, стоявшего в проеме входной двери, сложив руки на груди и с хитрой улыбкой на лице. «Это не для нас велосипеды, верно?» – неуверенно спросила его я.

«Сама подумай, для меня с матерью они слишком маленькие», – ответил папа.

Лори с Брайаном уже сели на свои велосипеды и колесили по двору, а я не могла оторвать глаз от своего. Он был ярко-фиолетового цвета и с белым сиденьем, корзинкой из металлической проволоки на багажнике, никелированным рулем, развернутым, словно рога, с белыми пластиковыми ручками, с которых свешивалась бахрома фиолетового и серебряного цвета.

«Нравится?» – лаконично спросил меня папа.

Я утвердительно кивнула.

«Горный Козленок, знаешь, я по сей день не могу простить себе то, что не разрешил тебе взять с собой коллекцию камней из Бэттл Маунтин, – заметил папа. – Понимаешь, мы тогда никак не могли обременять себя лишним багажом».

«Понимаю, – ответила я. – К тому же это была не одна вещь, а несколько».

«Не уверен, – сказал папа. – Все в этой вселенной можно, черт возьми, разбить на отдельные частицы, на атомы, на протоны, так что чисто теоретически ты была права. Коллекцию вещей необходимо рассматривать как одну вещь. Но, увы, теория и практика различаются».

Мы начали кататься на велосипедах. Иногда мы прищепкой прикрепляли к вилке колеса пластинку, которая издавала звук при соприкосновении со спицами на повороте. Лори теперь хорошо видела и была нашим навигатором. Она взяла на бензозаправке карту города и прокладывала маршруты. Мы ездили к отелю Westward Ho, катались по Центральной авеню, вдоль которой индианки с квадратными лицами продавали мокасины и ожерелья из бисера, разложенные на ярких накидках прямо на тротуаре. Мы ездили в Wollworth’s, который был больше всех магазинов Бэттл Маунтин, вместе взятых, и играли в проходах в классики до тех пор, пока менеджер не приказывал нам уходить. Мы брали старые теннисные ракетки бабушки Смит и ездили на корты в городской университет, где играли в теннис старыми лысыми мячами, оставленными за ненадобностью игроками. Мы ездили в центральную городскую библиотеку, и здешние сотрудники начали нас узнавать, потому что мы бывали там очень часто. Библиотекари помогали нам выбирать книги и предлагали те, которые, по их мнению, нам должны понравиться. Положив книги в корзинки на багажнике, мы ехали домой посередине тротуара, словно владели всем городом.

У родителей появились деньги, и они подключили в доме телефон. У нас раньше никогда не было своего телефона, поэтому при каждом звонке мы наперегонки бежали, чтобы поднять трубку. Тот, кто успел подбежать к телефону первым, говорил в трубку с британским акцентом: «Резиденция семьи Уоллс, это дворецкий, чем могу вам помочь?» – при этих словах все мы помирали от хохота.

В доме был большой проигрыватель пластинок, который менял пластинки автоматически. Когда одна пластинка заканчивалась, на вертушку падала новая пластинка, и музыка звучала снова. Мама с папой обожали музыку, особенно ритмичную и динамичную – ту, под которую хочется танцевать или, по крайней мере, кивать в такт головой или отбивать ритм ногой. Мама постоянно покупала на барахолках и в магазинах уцененных товаров пластинки с польками, церковной музыкой, исполняемой хорами черных, немецкими маршами, итальянскими операми и ковбойскими песнями. Мама купила несколько пар ношеных туфель на высоких каблуках, которые она называла своей обувью для танцев. Она надевала туфли на высоких каблуках, включала проигрыватель и делала звук погромче. Если папа был дома, он танцевал вместе с ней, а если его не было, она танцевала одна под звуки вальса, джаза или техасского тустепа[28]. В доме гремел голос Марио Ланцы,[29]звуки туб или печальные ковбойские песни наподобие The streets of Laredo[30].

Родители купили стиральную машину и поставили ее на веранду. Это было устройство в виде небольшого эмалированного корыта на маленьких ножках, которое наполняли водой из шланга. После включения машины она начинала подпрыгивать и трястись на цементном полу. Это была простейшая стиральная машина без малейшей автоматики, поэтому приходилось ждать, пока вода станет грязной, после чего для удаления воды пропустить белье между двумя крутящимися от работы мотора валиками. Выжатая вода стекала на лужайку, отчего трава на ней росла еще гуще.

Несмотря на все эти технические новшества, наша жизнь в Финиксе не была сплошным праздником. В доме жили полчища больших, сильных тараканов с блестящими крыльями. Сперва тараканов было не так много, но поскольку мама не любила убираться, их развелась просто тьма. Через некоторое время после нашего переселения орды тараканов спокойно гуляли по стенам, по полу кухни и по мебели. В Бэттл Маунтин мух ели ящерицы, я ящериц – кошки. Мы так и не смогли найти животное, которое ест тараканов, поэтому я предложила приобрести спрей от насекомых, как у всех наших соседей, но мама была ярой противницей химической войны. Она сказала, что в конечном счете мы сами отравимся этим спреем.