сидеть и помалкивать, чтобы ничего не испортить. Я серьезно кивнула. Если кто-то в ближайшее время раздвинет ноги, это будет Ребекка, не я.

Асфальт на дорожке блестел, как разлитые чернила. Я представляла, как шагну в эту черную реку, провалюсь с головой, и от меня не останется и следа. Подошел человек с черной собакой на поводке, остановился прямо перед нами. Собака задрала заднюю лапу у кованой ножки скамейки, к моим ногам потекла тонкая струйка мочи.

– Ну что, нам уже лучше? – спросил человек.

Ребекка ответила ему такими словами, которые я постыдилась бы произнести вслух. Человек покачал головой и пошел прочь, что-то бормоча себе под нос.

Когда я подошла к «Пембриджскому замку», на часах было без двадцати семь. Том не уточнил, где мы встретимся – снаружи или внутри, – но, поскольку я нарочно опоздала на десять минут, а он не ждал меня у входа в паб, я рассудила, что он ждет внутри. Мне уже доводилось бывать в питейных заведениях, но только при тихих сельских гостиницах в Девоне или Хартфордшире. Лондонский паб представлялся мне этакой картиной Иеронима Босха, где толпятся проститутки, портовые грузчики, запойные пьяницы и лица нетрадиционной сексуальной ориентации, все пьяные в дым и занятые всяческими непотребствами. Но независимая современная женщина вроде Ребекки Смитт совершенно спокойно заходит в такие места. Я сделала глубокий вдох, расправила плечи и толкнула дверь.

Внутри горел неожиданно яркий свет. Мебель и панели на стенах были сделаны из темного дерева. За столиком справа от двери сидел мужчина в кепке. Перед ним стояла пинта пива и лежала раскрытая газета. Еще двое мужчин – в костюмах в тонкую полоску – стояли у барной стойки, пили виски и увлеченно о чем-то беседовали вполголоса. Трое парней в рабочих спецовках сгрудились у какой-то колонны в глубине зала, каждый держал в грязной лапище кружку с пивом. Тома не было видно нигде. Бармен за стойкой читал газету. Когда я вошла, никто не обратил на меня внимания. Еще не поздно было отступить и подождать Тома снаружи. Но я забыла придержать дверь, она громко захлопнулась у меня за спиной, и бармен все-таки посмотрел в мою сторону. У него на лице не отразилось никаких эмоций, как будто в его заведение постоянно заходят женщины без спутников мужского пола и ничего необычного в этом нет. Почему-то невозмутимость бармена меня успокоила, как и его белая рубашка, чистая и безупречно отглаженная, – по крайней мере, такой она показалась мне издали. Чувствуя на себе его взгляд, я посмотрела на часы и уселась на банкетку, идущую вдоль стены сбоку от барной стойки. Я поставила сумку на пол и, желая создать впечатление расслабленного спокойствия, неторопливо сняла перчатки. Теперь мне было слышно, о чем говорили мужчины у стойки. О покупке какой-то недвижимости в этом районе. У того, который пониже ростом, было румяное, круглое лицо. На его выпирающем животе поблескивала золотая цепочка карманных часов. Я сидела почти напротив, и он легонько кивнул в мою сторону. Его собеседник оглянулся через плечо, посмотрел на меня и вскинул брови, словно давая понять, что одобряет увиденное. Он повернулся обратно к приятелю и что-то сказал. Я не расслышала, что именно. У меня по спине пробежал холодок. Возможно, они решили, что я высматриваю клиентов, и то, что я сняла перчатки, тут считалось прозрачным намеком на грядущий стриптиз. Выждав пару минут, бармен театрально надул щеки, поднял крышку стойки и подошел к моему столику.

– Что будем пить, мисс? – спросил он. В его голосе не было ни дружелюбия, ни враждебности.

Я сказала, что жду приятеля.

Он ответил, что это питейное заведение, а не зал ожидания.

– Да, конечно, – кивнула я и заказала джин-физ. Как я понимаю, именно этот коктейль пьют в Париже.

Бармен хохотнул и спросил, сойдет ли обычный джин-тоник. Я сказала, что да, вполне. Мужчины у барной стойки с интересом следили за нашей беседой. Когда бармен вернулся на место, румяный толстяк принялся подтрунивать над его неумением смешать джин-физ.

– В Англии запрещено подавать джин-физ, – отозвался бармен. – Согласно закону о лицензированных помещениях от одна тысяча девятьсот второго года. Статья девятнадцать, параграф второй.

– А подлить жаждущим виски тоже запрещено? – спросил толстяк, приподняв свой опустевший бокал.

Все это произносилось в преувеличенно комических тонах, словно они исполняли номер в мюзик-холле. Бармен подлил виски мужчинам у стойки, потом смешал мне джин-тоник и с демонстративно торжественным видом принес мне бокал на подносе.

– С вас два шиллинга и шесть пенсов, Леди Муть, – объявил он. Как я полагаю, он давал мне понять, что я удостоилась особенного отношения, но при этом он не собирался особенно это демонстрировать. Когда тебе дают прозвище, пусть и такое нелестное, это значит, что тебя приняли в компанию. Раньше мне никогда не давали прозвищ, и я была очень довольна собой. Я дала бармену три шиллинга и сказала, что сдачи не надо.

– Вот спасибо, – ответил он. – Если так и дальше пойдет, я, глядишь, и сподоблюсь вам на джин-физ.

У меня потеплело на сердце. Мне представилось будущее, в котором я стану завсегдатаем «Пембриджского замка», всем известной как Леди Муть. Бармен будет смешивать мне джин-физ, и этот коктейль вскоре переименуют в «Леди Муть», сначала только в «Пембриджском замке», а потом по всему Лондону. Меня пригласят вести колонку в «Женском журнале», назовут ее «Леди Муть пишет», и я буду щедро делиться с читательницами мудрыми мыслями о хороших манерах, искусстве и моде. Меня завалят приглашениями на театральные постановки и кинопремьеры, я буду обедать с Лоуренсом Оливье [9], и по городу пройдет слух, что у нас с ним une liaison [10].

Я наблюдала, как в моем бокале поднимаются и лопаются пузырьки тоника. Если бы рядом была Вероника, она объяснила бы этот процесс с точки зрения физики. Заметив, что бармен за мной наблюдает, я осторожно отпила глоточек. Сначала почувствовала только тоник, пузырьки – как мурашки на языке. Потом появился острый, едкий привкус, как у переваренной брюссельской капусты, и уже при глотке горло обожгло огнем. Ощущение было весьма неприятное, и я даже закашлялась. И все-таки я гордилась собой: вот она я, сижу в лондонском пабе и пью джин-тоник без всяких катастрофических последствий (пока что).

Постепенно паб заполнялся народом. Бармен налил еще пива троим работягам, чей акцент выдавал в них валлийцев. Пока они ждали у стойки, один из них, самый крупный, бесстыдно таращился на меня. Это был настоящий великан, больше шести футов ростом,