Члены семьи Бенни не были лавочниками. Они были богаты. Его отец выращивал табак, по сей день одну из самых важных сельскохозяйственных культур в Индонезии. Во времена японской оккупации его посадили в тюрьму и подвергли пыткам за отправку пожертвований националистическим силам Чан Кайши в Китай, из-за чего он на всю жизнь остался инвалидом. Однако после ухода голландцев семейный бизнес снова расцвел, и они нанимали много рабочих. Подрастая, маленький Бенни видел, как мужчины-яванцы целую ночь снуют туда-сюда, перетаскивая с поля громадные тюки, казавшиеся еще огромнее по сравнению с их костлявыми телами. Они умоляли своего босса платить им побольше, но у того не было стимула давать им прибавку: он был единственным работодателем в городе и у них не было реальной возможности работать где-то еще.

Бенни, приветливый, с располагающей внешностью, всегда готов был посмеяться над нелепостями жизни, однако эти сцены крепко въелись ему в память. Он уехал изучать экономику в Джакарту у одного из ведущих ученых страны и стал узнавать об эксплуатации и монополиях, накоплении и прибыли. Приехав домой на праздники, Бенни имел разговор с отцом, вероятно, знакомый каждому, кто отправлял детей в колледж или сам уезжал учиться.

Бенни выложил отцу свои новые радикальные идеи и назвал его эксплуататором.

«Он едва не вышвырнул меня из дома!» — впоследствии со смехом вспоминал Бенни. Изначально идея дать ему экономическое образование состояла в том, чтобы он взял в свои руки семейный бизнес, — и вдруг он является и, набравшись левых идей, сообщает, что он не хочет мараться о такую работу. Постепенно, однако, они с отцом справились с этой небольшой размолвкой, а семейным бизнесом занялся другой родственник, так что беды не случилось.

Бенни был воспитан католиком, хотя его отец исповедовал конфуцианство. Однако Бенни принял веру матери и оказался в одной из элитных католических старших школ Джакарты. Все учащиеся в ней были богатыми и по большей части антикоммунистами. Некоторые были убежденными консерваторами. Независимо от политических предпочтений, почти все они поддерживали Сукарно и его оппозицию мировому империализму. В школах Джакарты даже студенты с правыми взглядами питали искреннюю симпатию к великому лидеру революции и очень гордились своей молодой демократией.

В 1959 г., когда Бенни завершал основной академический курс, характер индонезийской демократии изменился: она совершила большой шаг назад.

Через несколько месяцев после разгрома региональных мятежей, за которыми стояло ЦРУ, Сукарно объявил, что страна начинает переход к системе «направляемой демократии», переход к которой он обсуждал уже несколько лет. В его формулировке эта система представляла собой ответ страны на слабость либеральной демократии. Либерализм и партийная демократия, сетовал Сукарно, импортированы с Запада и настраивают всех против всех, принуждая человека бороться за свои эгоистические интересы. Это не индонезийский путь, заявил он{192}. Сукарно хотел внедрить процесс принятия решений на основе традиционного деревенского собрания, когда все собираются и совместно выбирают курс действий после тщательного изучения вопроса. Каждая партия будет представлена в кабинете готонг-ройонг (gotong royong), по названию деревенской традиции коллективных работ, плюс появится «Национальный совет», представляющий такие группы гражданского населения, как рабочие, крестьяне, интеллектуалы, религиозные группы и предприниматели. Идея состояла в том, чтобы интересы меньшинств больше не игнорировались.

Однако, объявляя о внедрении системы в июле 1959 г., Сукарно превысил свои конституционные полномочия. Он утвердил себя в качестве лидера правительства, и крупнейшие партии, в частности Машуми (мусульманская партия, получившая финансирование ЦРУ в 1955 г. и затем поддержавшая мятежи в регионах) и Социалистическая партия, были фактически исключены из новой системы. Выборы в том виде, как это принято на Западе, больше при президенте Сукарно проводиться не будут.

Дрейф Индонезии в сторону своего рода нелиберального популизма был использован кое-кем в Вашингтоне как оправдание, задним числом, их скепсиса относительно правительства Сукарно. Однако переход к «направляемой демократии» произошел после того, как ЦРУ бомбило страну и обсуждало убийство ее лидера. Коммунистическая партия Индонезии, худший кошмар Вашингтона в Юго-Восточной Азии, больше всех политических групп желала сохранения практики голосований{193}. КПИ не была заинтересована в сворачивании выборов в Индонезии по той простой причине, что ее результаты на них неуклонно улучшались. В Сингапуре британская разведка пришла в 1958 г. к выводу, что в случае проведения выборов Коммунистическая партия заняла бы первое место{194}. Наиболее антикоммунистически настроенная сила в стране — военные, строившие все более тесное, по рекомендации посла Джонса, партнерство с Вашингтоном, — добилась отмены выборов, запланированных на 1959 г.{195} Региональные конфликты привели к колоссальному росту влияния армии в индонезийском обществе в последние два года. Вооруженным силам были даны чрезвычайные полномочия подавлять бунты, и престиж военных при генерале Насутионе чрезвычайно увеличился после того, как они эффективно отразили атаки на центральное правительство{196}. С переходом к «направляемой демократии» армия стала одним из немногих ключевых игроков в индонезийском обществе. Военные стояли справа от президента, коммунисты слева, и Сукарно поддерживал тонкое равновесие, стравливая политические силы друг с другом.

Вашингтон прислушался к совету Говарда Джонса и сблизился с Вооруженными силами Индонезии с целью создания антикоммунистического фронта. В 1953 и 1954 гг. около десятка индонезийских офицеров проходили обучение в Соединенных Штатах. Их количество снизилось до нуля в 1958 г., когда Аллен Поуп бомбил Амбон. В 1959 г. ноль превратился в сорок один, а к 1962 г. уже больше тысячи индонезийцев изучали тактику, разведку и логистику в США главным образом на военной базе Форт-Ливенворт{197}.

Новый подход согласовывался с растущим консенсусом внутри Соединенных Штатов, в рамках которого военным предполагалось предоставить больше власти и влияния в третьем мире, даже если это означает подрыв демократии. В 1950-х гг. в Вашингтоне стала приобретать влияние сфера научных исследований, называвшаяся теорией модернизации. В своем базовом принципе теория модернизации повторяла марксистское положение о том, что прогресс обществ происходит путем смены формаций, однако она рассматривала этот процесс в другом ракурсе — под сильным влиянием американской антикоммунистической, либеральной среды, где эта теория сложилась. Социологи, возглавившие ее разработку, утверждали, что «традиционные», примитивные общества должны в своем развитии проходить определенную последовательность стадий, в идеале достигая того варианта развития «современного» общества, который практически идентичен сложившемуся в Соединенных Штатах{198}.

Технократическая и радикально антипопулистская, теория модернизации выступала за демократию, когда это возможно, но ее сторонники все больше утверждались во мнении, что будет лучше, если найдется некая решительно настроенная элита, скажем дружественные к США генералы, которые и станут ключевой силой для осуществления трудного прыжка в «современность».

В 1959 г. Государственный департамент завершил крупное исследование, основанное на этой логике. Недавняя история Латинской Америки, утверждалось в исследовании, «свидетельствует, что авторитаризм необходим для того, чтобы провести отсталые общества через социально-экономические революции»: «Тенденция в направлении военного