их удивлению, Сукарно явился с 80 телохранителями и 20 водителями и немедленно принялся очаровывать двух американских морпехов, сопровождавших Джонса.

Они отведали сате из курицы и говядины, ели овощи и фрукты, а затем президент потребовал музыки и танцев. Сукарно хотелось, чтобы звучали быстрые молуккские ритмы, то есть музыка Амбона и соседних островов, тех самых, которые ЦРУ только что бомбило. Вскоре все американцы и индонезийцы дрыгались до седьмого пота под мелодии, которые сами же и выстукивали, кто чайной ложкой, кто штык-ножом{188}.

Приятельские отношения помогли им оставить в прошлом атаки 1958 г. — все знали, что Джонс ни при чем. Однако не только это угрожало американо-индонезийским отношениям.

Деколонизация Юго-Восточной Азии была далека от завершения. Когда голландцы в 1949 г. наконец уступили революционерам, они отдали молодой республике бо́льшую часть своей территории, но не отказались от претензий на огромный кусок земли к востоку от Явы и к северу от Австралии, а именно на западную половину Новой Гвинеи, второго по величине острова в мире. И Индонезия-то, так сложилось, феноменально разнообразна, а уж народ Папуа (или Новой Гвинеи) отличается от людей с других островов в физическом и культурном отношениях еще более заметно. У них более темная кожа и курчавые волосы, и голландская колониальная администрация почти не проникла вглубь их территории (голландцам никогда не принадлежал весь остров целиков — восточная часть, в настоящее время Папуа — Новая Гвинея, в то время находилась под контролем Австралии.)

Сукарно считал вопрос крайне простым. Голландцам совершенно нечего было делать где бы то ни было, кроме родных Нидерландов. Индонезия была демократический полиэтнической национальной республикой. Раса не имела значения, как и уровень экономического развития Папуа. Годами его правительство в Джакарте пыталось договориться с голландцами, но безуспешно. Затем с 1954 по 1958 г. Сукарно поднимал этот вопрос в ООН. В его родной стране это подразумевало организацию протестов, чтобы оказывать на Нидерланды максимальное давление. Вашингтон, не желая вызывать враждебность голландцев, важных союзников по холодной войне в Западной Европе, отказывался поддержать требования Индонезии.

Для индонезийцев то был вопрос национальной гордости — настолько важный, что в конце 1957 г. правительство Индонезии, разочарованное семью годами бесплодных попыток достучаться до своих оппонентов, изгнало из страны всех оставшихся голландских граждан{189}. Это не могло не обернуться ударом для экономики. С момента обретения независимости прошло всего восемь лет, система государственного образования только-только наладилась, и Индонезия просто не успела обучить достаточное количество людей, способных руководить институциями, сложившимися за века колониализма.

Франциска вспоминает, как к моменту ухода голландцев в ее библиотеке и социальной жизни впервые стала господствовать Индонезия. Ее родина радикально трансформировалась меньше чем за два десятилетия, превратившись из государства, где она относилась к меньшинству цветных, допущенных учиться в одном классе с белыми, в страну, где она сама руководила библиотекой и где все держалось исключительно на плечах ее соотечественников-индонезийцев. Именно в таком мире Франциске предстояло растить своих детей — теперь их у нее было трое. Выбирая имена детям, они с Зайном смешали местные традиции с интернациональными идеалами. Первую дочь назвали Дамаяти Нанита — damai означает «мир» на бахаса индонезия. Вторую Франциска захотела назвать Кандидой в честь знаменитой книги Вольтера, которую она прочла в один присест, когда была в Европе. Полным именем девочки стало Кандида Мирана — второе имя, выбранное Зайном, было производным от русского слова «мир» (мир становился важной темой). Третий ребенок, их первый сын, получил христианские имена Энтони и Пол, согласно семейной традиции, вынесенной Франциской с Молуккских островов. Они с Зайном удлинили их, превратив в Энтони Паульмиро, чтобы и в имени их сына тоже слышалось слово «мир». Их дети были новыми индонезийцами, среди первых, кто родился в свободной стране.

Вокруг них в Джакарте формировалось целое поколение, воспитанное на ценностях, выкованных в 1945 г. Студенты, рабочие и простые люди самого разного происхождения сплачивались против империализма во всех его формах. Джонс наблюдал их протесты непосредственно перед своим домом.

Бенни Видьоно, преуспевающий студент экономического факультета, оказался участником одной из таких демонстраций, когда учился в колледже в Джакарте. Он присоединился к толпе, которая увлекла его на площадь Свободы, Лапанган Бантенг (это новое название, прежде она называлась площадь Ватерлоо). Атмосфера была насыщена электричеством: люди отстаивали свои права и требовали полной независимости. Они не просили западные державы. Они указывали, что те должны сделать. Родители Бенни, молча строившие бизнес под властью голландцев и пережившие японскую оккупацию, и представить себе не могли, что всего через десять лет их сын выйдет на улицу, чтобы открыто протестовать против империализма в Джакарте.

Говард Джонс объездил всю страну, спрашивая индонезийцев, действительно ли для них важно, чтобы Папуа стала независимой от голландцев. Ответ был однозначным. Да, для них это важно. Однако позиция Вашингтона осталась неизменной. Джонс вспоминает, что местные жители приходили к нему снова и снова и говорили с неподдельным изумлением: «Мы просто не понимаем Америку. Вы когда-то были колонией. Вы знаете, что такое колониализм. Вы боролись, страдали и умирали за свою свободу. Как же вы можете поддерживать существующее положение?»

Уже десять с лишним лет представляя Соединенные Штаты в Азии, Джонс не знал, что ответить. Да и что тут можно было ответить? Поступки Соединенных Штатов говорили сами за себя. Джонс понял: «Мы сами превратились в империалистическую державу»{190}.

4

Альянс ради прогресса

Бенни

Бенни Видьоно родился в 1936 г. в Магеланге в Центральной Яве в семье с китайскими корнями. Иммигранты из Китая, особенно из южной его части, начали переселяться на острова Юго-Восточной Азии несколько столетий назад. Многие бежали от голода или бандитов, в поисках работы или, по крайней мере, убежища на земле, где было всегда тепло и, казалось, всегда можно сорвать кокос с пальмы, если проголодаешься. Некоторые китайцы пришли в Юго-Восточную Азию еще в XI в., и иммиграция продолжалась вплоть до гораздо более близких к нынешним времен{191}.

Во всем этом регионе часть этнических китайцев в конце концов стали рабочими, лавочниками или мелкими предпринимателями. Некоторые даже разбогатели и теперь принадлежали к верхушке набирающего силу торгового класса. Их положение в современной Юго-Восточной Азии иногда сравнивается в самом широком смысле с положением евреев в Европе. Поскольку этнические китайцы были иммигрантами и не являлись ни крестьянами, ни аристократами и не занимали никакой официальной позиции в старой феодальной системе, то должны были работать упорнее местных и оказались рано оттеснены в промышленность, которая росла в геометрической прогрессии при развившемся позднее капитализме. Периодически китайские иммигранты подвергались расистским преследованиям (не только потому, что их скороспелое богатство вызывало зависть) и их оттесняли в этнические анклавы,