– Он – сириец… – с презрением произнес Роухан. – Его взяли на войну под страхом расстрела детей и жены. А он оказался ни на что не годным.

– Какая разница, кто он… Я хочу только убедиться, что из любого можно сделать человека, как уверяют наши философы.

– Он, я слышал, не из философов и не из поэтов. Он – простой фельдшер и ветеринар.

– Разница невелика! Толкового человека можно сделать из любого.

– Берите его, если он может сгодиться на что-то… – согласился амир. – Я сегодня добрый. Дал себя уговорить в одном, потом в другом. Пользуйтесь. Я не всегда таким бываю. Но философов я не уважаю и не верю им, как и ветеринарам. Я собак не люблю, а ветеринары лечат даже волкодавов. А я по натуре – волк. Говорят, генерал Сухель тоже из философов и поэтов…

Амир включил микрофон на столе и позвал адъютанта:

– Али, приведи ко мне приговоренного. Я его милую… Нет-нет, приводить не надо. Сейчас от меня выйдет майор Кокс, он заберет его с собой. Майор выпросил у меня его жизнь. Пусть служит майору, так ему и скажи…

Однако как капитан Радиолов ни стремился догнать и перегнать своих бойцов, зная, что всегда, еще со школьных времен, был отменным бегуном, трое офицеров его опередили. Когда капитан ворвался в заросли не слишком высоких, метра в полтора, кустов, двое уже обыскивали убитых бандитов, а лейтенант Карошко упер глушитель автомата еще одному раненому бандиту в шею и держал его так, сидящим на земле с кровавой раной в плече, не позволяя пошевелиться.

Захват пленника – это, как понимал Радиолов, хорошо. Пленникам, бывает, есть что рассказать о планах своего командования.

– Сева! – позвал он в микрофон лейтенанта Крамолова. – Как освободишься, гони к нам. Тут раненого бандита перевязать нужно.

– Или пристрелить. Это, на мой взгляд, разумнее, – высказал свое мнение старший лейтенант Ласточкин.

– Это было более разумным на Северном Кавказе, – не согласился с ним командир. Он хорошо знал, что на Северном Кавказе бандит вскоре после задержания частенько бывает опять задержан уже в составе новой банды. Каким-то образом бандитам часто удается избежать обязательного наказания. И потому во исполнение устного приказа в сводках обычно сообщается, что на предложение сдаться бандиты ответили огнем и в результате были уничтожены. – На Кавказе я бы сам приказал его расстрелять. А здесь… Сева, что там?

– Пару минут, товарищ капитан… Заканчиваю перевязку сирийского мукаддама[31], вытащенного из машины. Здесь сложное ранение в области живота. Кровоизлияние внутреннее, но мне хотя бы внешнее остановить, и то будет хорошо. Как перевязку закончу, сразу к вам. А потом надо быстрее ехать в ближайший госпиталь. Мукаддаму и пулеметчику срочно требуются операции.

– Что с мукаддамом?

– Четыре осколка в животе. Сильное внутреннее кровотечение, как я уже сказал.

– Понятно. Тогда пришли ко мне арифа Салмана. Сразу допросим пленника…

– Понял. Сейчас пришлю.

– Ты не капитан Радиол, случайно? – встрепенувшись, спросил вдруг раненый пленник на плохом русском языке.

– Да, я – капитан Радиолов, – твердо подтвердил Алексей Терентьевич.

Пленник выматерился по-русски и, воспользовавшись тем, что его еще не обыскивали, неожиданно вытащил из-за спины пистолет и дважды выстрелил Радиолову в грудь, прямо в область сердца. Спасло Радиолова от смерти только то, что в этот момент лейтенант Карошко обернулся, видимо, на звуки голоса бандита и дал свою очередь прямо от пояса. Две пули выбили пистолет из руки стреляющего. Одна, видимо, угодила в пистолет, вторая прострелила руку чуть выше кисти.

Капитана Радиолова заметно качнуло, но на ногах он устоял и даже попытался ударом ноги выбить пистолет из руки стрелявшего. Но пуля из автомата лейтенанта Карошко оказалась быстрее ноги командира. Бандит, сообразив, что потеря крови отнимает у него силы, зажал простреленную руку второй рукой, пытаясь ладонью остановить сильное кровотечение. Тут как раз вовремя подошли санинструктор лейтенант Крамолов и сирийский ариф Салман. Санинструктор в разговоры не вступал, коротко глянул на раненую руку бандита, подсвечивая себе фонариком, после чего отложил фонарик в сторону, достал из своей сумки крепкий резиновый жгут и перетянул ее чуть выше ранения. После чего обработал само ранение хлоргексидином из пластикового пузырька, промочил тампон винилином и наложил повязку. А уже после свежей и обильно кровоточащей раны занялся второй. Там пуля просто порвала мышцы левого плеча, пройдя навылет через мягкие ткани.

– Будет, козел, жить и давать показания… – констатировал санинструктор.

– Как, командир? – участливо спросил лейтенант Карошко, внимательно глядя на Радиолова.

– Терпимо, – с кряхтением и одновременным смешком выдавил из себя капитан и стал ногтем выковыривать из обшивки бронежилета сплющенные пули. Завершив эту несложную работу, сбросил их в пыль, поднял с земли пистолет бандита и стал его рассматривать. Пуля автомата смяла ствольную коробку, и коробка, вероятно, заклинила затвор, если совсем не сломала его. По крайней мере, он не передергивался даже с приложением сильных рук. Пришлось исковерканный пистолет просто выбросить.

Ариф Салман тем временем уже начал допрос. Говорил он, как показалось Радиолову, на арабском языке – он понял это по плавной мелодичности речи и большому количеству мягких и тягучих гласных звуков. Пленник отвечал арифу, судя по всему, на том же языке, но с совершенно иным произношением. Явно арабский не был для него родным языком. К тому же он и русским в какой-то степени владел. Скорее всего, это был не простой бандит. И Салман тут же подтвердил мысль Радиолова.

– Этого парня необходимо к нам в штаб доставить. Там его допросят основательно. Не захочет, все равно все расскажет. У нас допрашивать умеют.

– Попробуй спросить, нет ли других засад по дороге?

Ариф задавал вопросы еще добрых пять минут. Он сам был заинтересован в ответах и потому хотел узнать подробности. Наконец сообщил капитану:

– Мамой клянется, что больше никого нет, выслали только их группу со специальным заданием. А что за задание – не говорит. Просто специальное задание, и все. Но он говорит, что в группе было одиннадцать человек. А здесь, в засаде, было только шестеро. Где еще пятеро, он не знает. Может, в блиндаж вернулись.

– Как думаешь, правду говорит? Можно ему верить?

– Если мамой клянется, это значит, что гарантированно брешет. Судя по возрасту, его мама давно умереть должна. Ему самому больше пятидесяти, если не шестьдесят. Я так думаю, что километра через три – через пять, когда кустов будет много, встретится еще одна засада. Что будем делать, капитан?

– А что ты сам, Салман, предлагаешь? Ты лучше нас знаешь местную обстановку. Что бы ты сам предпочел?