Покинув Лидию Михайловну, я отправилась в родную контору сединственной целью: встретиться с Сапруновым. Оттого, войдя в здание, сразу жеподнялась на второй этаж, где был его отдел. Сапрунов мужик занятный, не то чтоумен, но хитер, без сомнения. Должность свою он уважал и даже кичился ею. Стеми, кто был выше его, говорил с подобострастием, причем не чуралсяоткровенной лести, с подчиненными вел себя барином. Мог обложить матом и этимгордился: мнил себя знатоком русской души и любил повторять: «С простым народомпо-простому и надо». По-простому, значит, по-хамски, и непременно с матерком.Занятно было наблюдать, как Сапрунов входил в приемную Деда с ритуальнымипоклонами в сторону Ритки и заветной двери, на цыпочках и, понизив голос дошелеста, спрашивал: «У себя?» Впрочем, в этом смысле он был не одинок.

Ко мне у него двойственное отношение. С одной стороны, онсправедливо считает мою должность незначительной, с другой – хорошо осведомлено большой любви ко мне Деда и в конце концов выработал линию поведенияотечески-ласковую. Добродушно «тыкает» и только что по головке не гладит.Однажды я пришла на работу с Сашкой, и нелегкая столкнула нас с Сапруновым в лифте.Он полез к моей собаке, решив, что и с ней подружиться будет нелишним, а Сашкаиз вредности его укусил, больше для острастки, чем всерьез. Сапрунов недели двес умилением всем об этом рассказывал. «Цапнула меня за палец собачонка», –состроив умильную гримасу, говорил он и начинал весело ржать.

Я шла по коридору, когда Сапрунов появился из своегокабинета. Завидев меня, растянул рот в улыбке и раскинул руки, точно готовясьпринять меня в объятия.

– Оленька, давно тебя не видел. А похорошела-то как…

– Здравствуйте, Виктор Альбертович, – расплылась яв ответной улыбке. – А я к вам.

– Серьезно? Ну, заходи, заходи.

Мы прошли в его кабинет, он устроился за столом, кивнув мнена кресло, и изобразил на лице готовность внимать.

– Как жизнь молодая? – будто спохватившись,спросил он.

– Отлично.

– Вижу, вижу… глаза сияют… побольше бы нам в коллективтаких красавиц, – брякнул он, но мгновенно одумался. – Шутка. Но такприятно посмотреть на красивую женщину, сразу работоспособность повышается.

– Буду заглядывать к вам почаще, – сказала я смаксимальной серьезностью. – У меня вот какой вопрос. В субботу вечером кдому Корзухина подъезжало такси…

Напускное добродушие мгновенно улетучилось с лица Сапрунова.Сто двадцать килограммов пришли в движение, он перегнулся ко мне и, заглядываяв глаза, спросил:

– А что, у кого-то есть сомнение?

– В чем? – удивилась я. Сапрунов придал телупервоначальное положение.

– Почему тебя интересует это такси?

– Виктор Альбертович, дорогой, вы же понимаете, погибне просто член нашего сообщества, а, так сказать, выдающийся член. И к этомуследует отнестись со всей серьезностью.

– Это да, конечно, – пробормотал он. Глаза егозабегали, дядя прикидывал, как следует отнестись к моим словам. – А ты-топочему? – через минуту с лукавством начал он. – Или там… – Онподнял глаза к потолку, намекая то ли на Деда, то ли на господа, то ли на обоихсразу. Наши чиновники давно изобрели собственный язык, где не было четких фраз,зато бездна чувств и мыслей в каждом междометии.

– Ерунда, – отмахнулась я. – Ментам вас попустякам беспокоить неудобно, вот и попросили меня по старой памяти.

– Ах, вот как… – Он задумался, а я мысленночертыхнулась. Теперь пойдет гулять молва, что Дед пустил меня по следу, и оченьбыстро достигнет ушей Корзухина. Впрочем, он все равно узнает… Это проблемаДеда, не моя.

– Так что там за история с такси? – поторопила я.

– Да какая история, – махнул он рукой. – Дажеговорить об этом неловко. Я возле забора посадил голубые ели, чтоб воздухоблагородить. Между прочим, для всех старался. А тут машина эта, вместо того,чтоб на дороге развернуться, поехала вдоль нашего забора, хотела на соседнююулицу попасть. А у нас там даже асфальта нет, дорога песчаная… сплошноехулиганство. Еще и елку одну придавила, не знаю, выживет ли теперь. –Конечно, можно было посоветовать Сапрунову сажать елки на своей территории, нораз он для всех старался… в конце концов, деревья сажал, а не мусор за заборвыбрасывал. – Я и велел домработнице номера записать. Ведь явное нарушение.Машины должны по дорогам ездить, а не между заборами частных владений.

– И что, удалось ей номера записать?

– Только первые две цифры. Двадцать три.

– А что за такси?

– «Момент». В общем, звонить я не стал, хотя надо быводителя наказать, чтоб другим неповадно было.

– А кто на такси приехал, не заметили?

– Я машину увидел, когда та уже за угол поворачивала.

– В салоне был только водитель? – Сапруновкивнул. – Время помните?

– Это точно скажу: 19.55, я собирался новости смотреть.

– Ясно. Так и передам. – Я собралась уходить, ноВиктор Альбертович меня остановил:

– Оля, а чего менты говорят?

– Несчастный случай, – пожала я плечами.

– Мне-то можешь сказать, я ведь никому… Самоубийствомдамочка покончила?

– Вы ее хорошо знали?

– Вообще не знал. Супруга моя иногда с ней общалась.

– И каково впечатление?

– Дамочка такая… – Он повертел в воздухерукой. – Слишком уж… а муж ее пока звезд с неба не хватает.

– Она вашей супруге о личной жизни рассказывала?

– Бабы без этого не могут. Хвалилась, как у них всераспрекрасно. Вот и дохвалилась.

– Это вы что сейчас имеете в виду? – воодушевиласья.

– В тихом омуте черти водятся, – с убежденностью,достойной лучшего применения, заявил он. – Такая вся… а, как выяснилось,поддать любила, – и усмехнулся от безусловного сознания своей правоты:людей без изъяна, с точки зрения Сапрунова, попросту не существует. Оспариватьданное утверждение я не собиралась.

– А вы уверены, что такси именно к их дому подъезжало?

– Домработница видела, как машина тронулась от ихкалитки. А вот как подъехала, не видела.