Мою новость он выслушал внимательно, не перебивая. Казалось, он не вполне в курсе ситуации и то ли онемел от ужаса, то ли хочет проверить, что именно мне известно.

— Вам нужен мой комментарий? — спросил он спокойно.

Его сговорчивость озадачивала.

— Во-первых, комментарий. Во-вторых, чего греха таить, дольщики «Алмазов» ищут крайнего, и всё указывает на вас. Я со своей стороны могу обещать публикацию без перегибов и домыслов, но всё-таки пока складывается впечатление…

— Я понял, — перебил Братерский. — Максим, спасибо за желание помочь.

— Да пока не за что…

— А знаете, лучше займите максимально критичную позицию.

— Что? — не понял я.

— Напишите так, словно вы сами дольщик «Алмазов». Без обиняков.

— Так вас сожгут на костре. Они бы и стромонтажевца этого сожгли, если бы его в СИЗО не спрятали. Там страсти очень накалены. Я был на митинге недавно.

— Вы не переживайте. Людям в любом случае нужно выпустить пар.

— То есть не боитесь ошпариться? Публикация может вам навредить.

— Оставайтесь объективным. В конце концов, люди действительно остались без денег.

— В чём подвох? Вы подадите в суд за клевету и подрыв деловой репутации?

— Нет. Обещаю.

— Эти ждуны точно вас сожгут. Я не удивлюсь, если покушение на строймонтажевского директора тоже они оплатили.

— Нет, не они. Сделаем так: моя помощница пришлёт вам комментарий, и вы опубликуете его без купюр. В остальном полагаюсь на ваше журналистское чутьё. Хорошо?

— Хорошо. Почему у вас в жизни всё так запутано?

— Скорее, это у вас, — усмехнулся он.

Через час была готова короткая заметка о возбуждении уголовного дела против Братерского. В присланном мне комментарии он заявил о своей невиновности. По его словам, отказ в выплатах был обоснован, так как страхового события не случилось: застройщик не обанкротился, а перезаключенные с дольщиками договоры определяли сдачу домов в марте 2018 года, то есть, почти через год.

Заметка вызвала невероятный резонанс, и через час мне позвонил дольщик Игорь, который сам за страховкой не обращался, но требовал судить Братерского и всю его кодлу. Он спрашивал по кругу, что я намерен делать.

— И ты же понимаешь, посадят эту гниду лет на десять, а деньги нам кто вернёт? Надо взять всё его имущество, с молотка пустить и нам раздать. Наверняка у этой суки там дворцов и лимузинов жопой ешь… Ты прикинь, миллионами тырят. Что делаешь думаешь? Надо писать об этом. Ты там всё сгладил. Надо своими словами называть. Так и пиши, пусть эта мразина ходит и оглядывается. Я в прокуратуру заявление готовлю. А нам, знаешь, уже ничего не страшно. Пиши жестче, чтобы суд на тормозах не спустили. Знаю я этих сучар, уже, поди, забашлял кому-нибудь. Вот увидишь, условка будет. А нам что делать? Ты там пишешь, мол, срок ещё не истек, так это новые договоры, а в сумме-то мы уже сколько ждём? В июне будет два года, как я квартиру снимаю.

Я согласился добавить в статью его точку зрения на правах частного мнения.

— Причем здесь частное мнение? Это факты, — не унимался Игорь, начиная всё заново: «деньги не вернут, два года по съемным квартирам, пиши жестче…»

* * *

В субботу я поехал в Филино. Несмотря на энтузиазм Алика, Гриша, кажется, не принял мои аргументы, и все дни общался со мной особенно холодно, возможно, из нежелания возвращаться к филинской теме.

Накануне я созвонился с Иваном Дмитриевичем Кожевниковым, главной филинской администрации, и тот дал мне адреса трёх жителей, которые прожили в поселке с самого рождения.

День был облачный и душный, как перед инфарктом. Всё казалось истощённым, и люди, и строения, и длинные собачьи языки, с которых капала слюна.

От таких дней есть предчувствие быстрой развязки. Это ощущение гонит по земле слабый восточный ветер вместе с тенями облаков. Прогнозы обещали ливни во второй половине дня.

На подъезде к Филино из треугольника пустой автобусной остановки вышел старик с кривой, косматой палкой и вяло махнул мне. Я помотал головой и проехал мимо. В зеркале я увидел, как старик поплёлся обратно на остановку. «Меня проклинает», — подумал я.

Сразу за филинским переездом, я свернул налево и остановился около остова каменной стены, которая шла через поле к железной дороге. Её сложили, вероятно, ещё казаки из добротного рыжеватого камня. Остатки походили на широкий фундамент, над которым когда-то была сама стена.

В сухой прошлогодней траве шуршали ящерицы. Яркая зелень ползла языками по склонам холмов. Сразу за каменным остовом него земля казалась неплодородной, словно этот кусок степи казаки привезли откуда-то с юга. Я поехал в центр посёлка.

Первый адрес не принес успеха. Деревянный синий дом стоял у язвенной асфальтовой дороги, пересекавшей главную улицу Филино. Напротив дома была заброшенная автобусная остановка и стоящая наискосок металлический контейнер с надписью «Магазин».

Хозяйке синего дома было лет пятьдесят. Это была низкая женщина, в растянутой футболке и трико, с платком поверх головы и с морщинистым лицом, таким сухим и впалым, словно лоб и подбородок стремились друг другу, а само лицо уходило внутрь себя. Она копалась в палисаднике.

Выслушав меня, она махнула рукой в резиновой перчатке и пошла к дому. На крыльце она вытерла ноги о мокрую тряпку, отдернула занавеску и сказала с досадой:

— Некогда мне с вами разговаривать. Нет. Не буду.

Пестрая занавеска играла на ветру, как флаг.

Я заехал к Анне Коростелевой и застал её дома. Она выглядела уставшей. Из-под чалмы на голове, скрученной из старой тряпки, смотрели осоловелые глаза. Она узнала меня, спросила сигарету, а потом уселась на крыльцо, выискивая подходящий окурок в стоящей рядом банке из-под шпротов. Я спросил, правда ли в селе уже лет тридцать люди болеют и умирают.

Раскурив, она ответила довольно сухо:

— Везде умирают. Жить можно.

Я спросил про бледных близняшек, которые, по мнению Коростелёвой, «морковки мало ели». Болезнь своей дочери она комментировать отказалась.

— Сложилось так. Может, прогневали его чем, — показала она вверх еле тлеющим окурком.

Я предложил ей посильную помощь с ремонтом крыши, но Коростелёва отказалась. Я дал ей пару купюр, которые она приняла охотно, и, оживившись, сказала:

— Я ж дурой была… Думала, перехохочу судьбу. А видишь…

По второму адресу, который дал Иван Дмитриевич, жил его предшественник на посту главы администрации, Азамат Ирекович. Жил он в хорошем доме с большим задним двором. Словно скульптура в центре двора стоял ржавый трактор с огромными вилами, которые восторженно торчали вверх. На вилах висела старая покрышка.