Чтобы не мешать Оле, я взял смартфон и полез в соцсети. Опять половина ленты была посвящена бывшим.

«Ладно, мой каминг-аут. В 2002 году в Турции познакомилась с парнем. Очень красивый, просто бог, устоять было невозможно, без шансов вообще. Случился непродолжительный роман. Потом разъехались. Он из Саратова. Сразу ничего не обещали, даже адресами не обменялись. Но потом он меня нашёл через интернет. Самое интересное, общаемся до сих пор. У обоих семьи. Кто сказал, что дружбы с бывшими не бывает? #бывшие».

Интересно, нравится ли её нынешней семье читать о боге из Саратова, кружившим с ней пятнадцать лет назад?

На всякий случай я залез на страничку Оли. Сообщения она выкладывала редко и в основном репостила понравившиеся статьи про офтальмологию или большой теннис — её вторую страсть. Ничего подозрительного на Олиной странице не было.

Я бросил смартфон, попытался заснуть, не смог, разозлился и поехал на работу. Там, выпив две кружки кофе, я всё утро перечитывал заметки о Филино.

На утренней планерке Гриша объявил, что Роскомнадзор потребовал от него объяснений за интервью с матерью пропавшей девочки, потому что в ней описывались её суицидальные наклонности, зато сама статья собрала 130 тысяч просмотров. Борис сдержанно сиял.

— Спасибо Неле за подгон, — отдал он должное коллегам.

— В данном случае, мы прошли по самой грани, но не вышли за рамки допустимого, — сообщил Гриша. — В общем, коллеги, нам надо больше смелости, больше раскованности. Про исчезновение школьницы написали все, а интервью с мамой — это наш эксклюзив, который процитировали федералы. Действуйте смелее.

Моя статья про дольщиков отметилась лишь высокой цитируемостью в соцсетях, где, вероятно, её растаскивали соратники активиста Алфёрова. Чуть лучше читали материал про заблокированный коммунальщиками двор, но на фоне Бориных успехов я выглядел невзрачно.

Успехи вообще приходят ко мне случайно; как только требовалось показательное выступление, удача шарахалась от меня.

На планерке обсуждали голубей. Дискуссия об их вреде так сильно захватила соцсети, что Гриша настаивал на большом аналитическом материале.

— Да это, наверное, фонд Зимина раскачивает тему, они же в прошлом году призывали белок не кормить, — сонно сказала Галя. — Они всегда какой-то бред предлагают.

— Нет, Зимин не причём, он в Москве сейчас, — ответил Гриша.

— И почему бред? — ерепенилась Неля. — Голуби — крысы с крыльями. В парке все скамейки обосраны. Всё правильно говорят: надо вытеснять их ареал в леса.

— Их хотят травить, — вставила Арина.

— А лучше люди пусть травятся? — фыркала Неля.

Гриша остановил дискуссию:

— Вопрос не в том, что считаем мы. Вопрос в том, как обстоит дело на самом деле. Из того, что я прочитал, голуби действительно представляют большие риски, особенно для детей. Нужно привлекать специалистов, орнитологов, эпидемиологов, делать большой материал. Какие идеи?

У Виктора Петровича был знакомый специалист по редким породам птиц. Арина обещала связаться с ветеринаром Николаем Алябиным. Знакомые медики Нели могли хорошо рассказать про эпидемии, которые возникают от птиц и грызунов.

Пока шёл голубиный спор, на свободной странице ежедневника я рисовал могилу в призрачном лунном свете, размышляя, вывести ли своё имя поверх надгробия. Взгляд скользнул чуть ниже и уперся в написанную моим почерком надпись «Филино», сделанную, судя по всему, 11 мая.

Зачем я написал слово «Филино» 11 мая? Я помнил некоторые дни своего детства, но события двухнедельной давности слились в неразборчивое ощущение прошлого. Я не помнил ничего про 11 мая.

Надпись «Филино» окружал орнамент каракуль, из которых я разобрал слово «частицы», аббревиатуру РГМ (видимо, «Росгидромет») и сокращение «с.з. ветер».

Я полез на сайт и вспомнил, что 12 мая вышла статья о задымлении городской свалки. В тот день я брал комментарии у чиновников, пожарных и довольно известного в наших краях блогера Ильи Садыкова, которого власти считали провокатором и гринписевцем. В ежедневнике я записал фрагменты его комментария, но кусок про Филино полностью выпал из памяти.

Я заявил на планерке три вялые темы и после её окончания набрал Садыкову. На мой вопрос о Филино он ответил как-то нехотя:

— Да, в общем, это просто резервный железнодорожный пункт, я уже неоднократно говорил о планах превращения нашей области в радиоактивную свалку, и, пока не для печати, но очередная партия высокорадиоактивных отходов была провезена как раз в начале мая.

— А Филино причём?

— Эти же составы идут вне графика и для них выбирают специальные направления, в данном случае, они идут через станцию Филино и там, как я понимаю, подвергаются некому предварительному контролю. Там есть ответвление путей, что-то типа длинного навеса, куда загоняют целый состав.

После этого спикер свернул на излюбленную тему о заговоре властей, которые поставили на нашей области крест.

* * *

Вечером я рассказал о Филино Оле.

Мы сидели на кухне. Васька, почавкав, забросал суповой лапшой стол и сбежал к себе в комнату. На смену ему пришел косолапый бигль Рикошет, усевшись перед Олей в ожидании, когда в его миску со смачным шлепком упадет собачья консерва. За биглем и Олей пристально наблюдал кот Вантуз, до конца ещё не определившийся, принимает ли он Рикошета в нашу семью

Вантуз был довольно лохматым беспородным котом серо-белого окраса, которого притащили в наш коттедж ещё строители. Он перезимовал в заколоченном недострое, дождался весны и возвращения строителей, а когда дом был сдан, отказался покидать его, считая себя как минимум дольщиком.

Мы пытались выставить беспризорного кота за дверь, но лазутчик помнил тайные ходы, поэтому непостижимым образом проникал обратно. Оля любила животных, и упорство лохматого кота очень её тронуло. Она тщательно помыла его, назвала Вантузом и оставила жить.

Вантуз был независим, но справедлив. Появление Рикошета, которому шёл восьмой месяц, он воспринял с известным скепсисом, но дал щенку шанс. Изредка он шипел на него и отбивался от приставаний, но чаще присматривал за биглем с высоты и своим присутствием дисциплинировал всю семью.

Оля накладывала Рикошету консерву под надзором Вантуза. Я рассказывал ей о Филино и странном объекте неподалёку от посёлка.

— Знаешь, я давно не сталкивался с тем, чтобы час, два, три поиска по всем возможным запросам не давали результата, — говорил я. — Объект есть на спутниковой карте, но не упоминается в Интернете. Если это такой уровень секретности, почему детальные спутниковые снимки есть в открытом доступе? Что это, теплицы или ракетные склады?

— Может, у твоих знакомых в полиции узнать?

— Полиция, скорее всего, не причём. Если это режимный объект, им занимаются военные или ФСБ.