руками и толкнуть, либо упасть самому.

Я толкнул.

Даррену пришлось отступить дальше, теперь он увяз в иле обеими ногами.

– Отлично, – сказал он.

– Расскажи, – сказал я.

Он посмотрел на меня, словно проверяя, серьезно ли я. Я говорил серьезно.

– Они двойняшки, – сказал он. – Как ты думаешь? Конечно, они были на одно лицо.

У меня дыхание перехватило.

Моя мама так же улыбалась. Волосы развевались вокруг лица. Ее ладонь на груди бойфренда. Моего отца.

Даррен вышел из пруда легко, как ни в чем не бывало. Ему было плевать на ботинки. Любому вервольфу плевать на какую-то дурацкую пару ботинок.

– Мне тоже ее не хватает, – сказал он.

– Я даже никогда не знал ее! – вырвался я.

– Каждый раз, как я гляжу на тебя, парень, – сказал он. – Как ты вот так делаешь глаза…

– Заткнись, – сказал я, намереваясь удрать от него.

Он не сбавлял шага, его шаги хлюпали от воды, руки снова были в карманах.

Я просто хотел побыть один. Потому я сказал худшее, что только мог придумать.

– Я знаю, за что ты ненавидишь Одинокого рейнджера.

– Что? – сказал он, и я услышал в его голосе искреннее замешательство. И увидел его на его лице.

– Потому что Дед был Одиноким рейнджером, – сказал я. – В Литтл-Рок тогда. С серебряными пулями. Перестрелял всю свою родню. Это заставило тебя думать, что он однажды и тебя пристрелит.

Он не сказал «да» и не сказал «нет». Но отстал на шаг.

Я двинулся вперед без него. Но затем замедлил шаг, оглянулся.

Он так и стоял на месте, его плечи были круглее обычного. Это заставило меня понять, что он не был великаном. Я уже был почти с него ростом.

И то, как я делал глаза – это никак не было связано с моей мамой. Я копировал его. Тренировался перед зеркалом, и все такое.

Но я оценил эту ложь.

– Ты все там же припарковался? – сказал я, словно соглашаясь, что на его месте я забыл бы то, что я сказал о Деде.

Он посмотрел на парковку мимо меня, на идею о «Бонневиле».

Мы пошли туда, держась друг от друга дальше, чем обычно.

– Это словно с аквариумами на ногах идти, – сказал он, сопровождая каждый шаг хлюпаньем.

– Вовсе нет, – сказал я, наполовину улыбаясь.

– Будто ты знаешь.

– Тот парень на заправке, – сказал я. – Ему повезло.

Даррен оглянулся на стадион. На идею стадиона.

– Тебе надо было убить его, – сказал я. Мои губы снова ненавистно дрожали, язык растекся по рту.

Я превращался.

Я не знал, во что.

Глава 8

Как распознать вервольфа

– Они что, единственные с желтым мехом? – спрашивал биолог в бакалее ровно за две минуты до урагана.

Во Флориде есть настоящий сезон ураганов. Дядя биолога говорит, что этот узкий язык, в котором они находятся, на самом деле низ Алабамы, просто кто-то неправильно начертил линии, но слишком дорого будет перепечатывать все карты и книжки и менять все дорожные знаки.

Биологу уже девять. Он в этом не уверен.

– Почему ты спрашиваешь? – говорит тетя биолога, также глядя на отдел круп, на новую подружку дяди биолога.

Биологу приходится поджать губы, чтобы не улыбаться.

– В любом случае у нас нет меха, – говорит тетя биолога. – У нас волосы. Понял?

Она отбрасывает прядь собственных в сторону, чтобы показать.

Они черные, как всегда.

Тайное имя новой подружки – Сестричка-Златовласка.

– И в любом случае ты должен говорить «блондинка», – добавляет тетя биолога.

– Блондинка, – говорит биолог, затем уже тише: – А вообще бывают вервольфы-блондины?

Его тетя смотрит вперед, на новую подружку – та покачивается на высоких каблуках, ее затянутые в трико ноги отливают зеленым, на щиколотках закатанные пурпурные гетры.

Ее имя как-то связано с какой-то горой. Биолог никак не может запомнить ее названия. Она берет коробку хлопьев из корзинки дяди биолога и меняет на другую, хотя большинство коробок с хлопьями уже исчезли из-за того, что снаружи конец света.

– Откуда тебе знать, не вервольф ли она? – говорит тетя биолога, когда дядя биолога и подружка дяди биолога снова целуются.

– Не-а, – говорит биолог. – Она не стала бы так обливаться духами.

– Хорошо, хорошо, – говорит тетка биолога. – Поскольку запах бил бы ей в нос, если бы у нее был настоящий нюх, который умеет нюхать.

– И ноги у нее слишком яркие, – говорит биолог.

– Вервольфы любят тени, – говорит его тетя. – И? – продолжает она.

Сейчас лето, а она все еще в школе.

Во Флориде всегда лето.

– И дыхание ее пахло бы лучше, – говорит в конце концов биолог, гордый тем, что не забыл.

Вервольфы просто параноики насчет собачьего смрада изо рта, они всегда чистят зубы и жуют мятную жвачку.

– И ладони у нее не волосатые, – добавляет он, – и она не седьмой сын, и не была рождена в Рождество, и ее безымянный палец не длиннее, и она не ест сырое…

– Пока я работала, ты пялился в экран, – говорит тетя биолога.

Тон у нее недовольный.

Биолог изучает проволоку ее корзинки, их переплетения.

– И пентаграмма? – говорит тетя биолога, показывая на миг ладонь, чтобы показать, что имеет в виду.

Биолог не отвечает.

– Да, у нее изо рта пахло бы лучше, – говорит тетя биолога, показывая головой двигаться вперед. – И она не носила бы эти леггинсы, но не из-за их цвета.

Дядя биолога и его подружка сейчас в мясном отделе.

– Я не думаю, что хоть когда-либо был хоть один вервольф-блондин, – говорит тетя биолога, придерживая тележку с корзинкой, чтобы биолог не начал таранить мать с ребенком перед ними. – Может, в пустыне? Но…

– Трудно было бы охотиться ночью, – говорит биолог, пытаясь отвлечься от фильмов о вервольфах.

– Невозможно, – говорит его тетя. – И ты к тому же еще стал бы мишенью. Единственное место, где ты мог бы, наверное, спрятаться – пшеничное поле. Или груда золота. – Для нее это забавно. Смешно. Вервольфы никогда не копят сокровищ.

– А что будет, когда ты постареешь, как Дед? – спрашивает биолог.

– Буду старой и седой, – говорит его тетя, понимая, о чем он.

– Среброспинкой, – говорит биолог. Это из фильмов о природе.

– Это лучше, чем быть желтой сверху, – говорит тетя биолога, и они на сей раз достаточно близко, чтобы дядя биолога услышал.

Он на мгновение приподнимает губу с одной стороны.

Тетя биолога берет из корзины у него и его девушки бутылку клюквенного сока и рассматривает.

– Даже не знала, что ты это пьешь, – говорит она невинно-распевным тоном.

– О, это хорошо для него, – говорит его девушка как ртом, так