увидеть, – сказала Либби и толкнула дверь. – Он достаточно взрослый.

Она пыталась подготовить меня, я понимал. Она постоянно учила меня убивать мою добычу. Если у меня когда-нибудь будут зубы.

Это заставляло меня забывать, как дышать нормально.

– Группа из трех, – сказал Даррен, прижимая к груди коричневый пакет, – теперь сидит…

Как только мы оказались внутри, Либби показала мне на дверь.

Я заклинил рукоятку стулом.

Его звали Моррис Уэкслер.

На тумбочке возле его кровати стояли увядшие цветы. Предполагалось, что медсестры должны были подливать им воды. Но я предположил, что они и так зашивались, выпаивая пациентов. И в это крыло, как я представлял, члены семей заходили все реже и реже.

Передняя часть глотки Морриса Уэкслера представляла собой мешанину застарелых шрамов.

Это заставило меня посмотреть по-иному на рот Либби.

– Я думала, он умер, – объяснила она.

– Он и был мертв, Либ, – сказал Даррен.

– Кем он был? – спросил я.

– Он был сразу после Рыжего, первым, – сказала Либби. – Я не… я не могла правильно соображать.

Она стояла у окна, отвернувшись от Морриса Уэкслера. Я был уверен, что она опять плачет. Не так, как всегда. Тише. Словно с ее лица сочилась печаль.

– Тс-с-с, – сказал Даррен на пакет.

В ответ лапа кролика пробила его.

Даррен схватил ее. Однако у него были только две руки.

– Лучше сделать это быстро, – сказал он Либби.

– Мы встречались, – сказала она мне. Для меня. – Ничего серьезного.

Когда она это сказала, я увидел ее в то время. И увидеть ее в восемнадцать лет было все равно что увидеть мою маму, собирающуюся на свидание.

Но ведь она должна была?

Я ведь есть, верно?

– Расскажи остальное, – сказал Даррен, уже серьезнее.

– Это… это была не его вина, – сказала Либби.

– Он бил ее, – сказал Даррен, глядя в упор на Морриса Уэкслера. – Он лупил ее, как боксерскую грушу, как Рыжий, так что она нанесла ему особый визит. Верно, Либ?

Либби у окна хлюпнула носом.

– Он был мертв, когда я покинула ту комнату, – сказала она.

– Медики откачали его, – понял я.

Она отерла нос тыльной стороной руки.

Одна из тех вещей, которых вервольфы не могут предугадать, это реанимация. Отсюда все эти истории о том, что для того, чтобы убить вервольфа, ему надо отрубить голову. Это, конечно, сработает. Ты только сначала поймай его. Он прежде тебя десять раз убьет.

Вот кому точно надо отрезать голову, так это жертвам вервольфа. Ради уверенности.

Но не в этот раз.

Десять лет назад какой-то герой-реаниматолог снова заставил биться сердце Морриса Уэкслера. Зашил ему горло. Запихал назад все его внутренности.

– Сюда, – сказала Либби и поспешила через палату, как будто состарилась на двадцать лет с тех пор как вошла.

Даррен достал кролика из пакета.

Он запихнул его мордочку в кольцо от ключей. Так он сломал несколько его тонких косточек, отчего у него закровоточили глаза. Но он все еще был жив. Достаточно жив. Либби сняла кольцо.

– Не смотри, – сказала она, когда рот кролика освободился. Но я смотрел.

Она подняла безволосое брюшко кролика ко рту и вцепилась в него зубами. Человеческими зубами.

Их хватило.

Она пролила кровь на губы Морриса Уэкслера.

А потом еще.

– Что?.. – сказал я.

Даррен положил руку мне на грудь, удерживая меня на месте.

Теперь я увидел. Теперь я мог видеть. Моррис Уэкслер обращался. Его морда понемногу вытягивалась. Он становился волком.

Он был в коме, но в нем был заперт еще и волк.

Вот ради чего здесь была Либби.

Когда его рот стал достаточно большим, Либби бросила кролика на грудь Моррису. Быстро, так, что я аж отпрянул, его когтистые лапы схватили его и потащили к пасти. Кролик исчез со всеми костями меньше чем за минуту.

Волк, однако, остался. Только мертвые глаза смотрели вверх.

– Прости, – сказала Либби, уже не скрывая слез.

Даррен подошел и обнял ее за плечи.

Я по-прежнему смотрел на Морриса Уэкслера.

Я сглатывал, и этот звук громко отзывался у меня в ушах.

В конце концов Либби притянула меня к ним, и через несколько минут Моррис Уэкслер снова стал Моррисом Уэкслером.

Либби вытерла его как могла. Поскольку его сорочка пропала с концами, она переодела его, достав одну из ящика. Наверное, медсестра в коридоре потому и запомнила Либби – значит, еще одна сорочка пропадет. Когда Либби не озаботилась закрыть шкаф, я подхватил дверь и заглянул внутрь. На верхней полке рядом со сложенными простынями лежали все фотографии, которые, наверное, приносили Моррису Уэкслеру члены его семьи. Все фотографии, с которых им не хотелось стирать пыль, потому они просто складировали их.

Одна, подумал я, была десятилетней давности.

Это был он с одной темноволосой девушкой. Либби. Она стояла рядом с ним, положив ему руку на грудь, и ни один глаз у нее не был подбит. Она была просто счастлива.

Мне жар бросился в лицо от ее вида, я никогда не знал ее такой, Либби, которая улыбалась, не задумываясь, и мне захотелось броситься к двери, вырваться наружу, бежать, бежать и бежать.

В конце концов Даррен нашел меня возле пруда. Утки вокруг нас были в панике. Утки знали.

– Думаю, нам пора, если ты готов, – сказал он. Он засунул руки в карманы брюк. От этого его плечи казались более невинными.

Однако это был просто другой способ сказать – виновен.

Я даже не плакал. Только не снаружи.

– Она ведь была вылитая она, – сказал я. – На том фото. Как моя мама. Какой она стала бы.

Я посмотрел на Даррена снизу вверх, он открыл было рот, потом снова закрыл, словно забыл, что хотел сказать.

– Я ровно в том возрасте, как была она, когда я убил ее, – сказал я. Мне пришлось напрячь глотку, чтобы не разрыдаться в голос, как хотело все мое тело.

Но Даррен принял мой порыв за иное.

– Дай гляну на твой язык, – сказал он, подходя и поднося жесткие сухие пальцы к моим губам. – Возможно, началось.

Я оттолкнул его сильно, как мог, достаточно, чтобы одна нога его соскользнула в пруд.

За его спиной все утки ракетами разлетелись в стороны.

– Это мои лучшие ботинки, – сказал он, пытаясь выдернуть ногу прежде, чем обувь зальет водой.

– Это твои единственные ботинки, – ответил я голосом настолько мерзким, жестким и непреклонным, насколько мог.

– Вот именно, – сказал он, а затем схватил мою протянутую руку, но вместо того, чтобы схватиться за нее как за якорь, он дернул ее, заставив меня качнуться.

Оставалось либо уткнуться ему в грудь