в какой сочтет нужным патрон, то решение патрона вступит в силу только в том случае, когда это решение будет справедливо для вольноотпущенника» (L si libertus D. de-op, lib.).

Хотя подобное толкование клятвенного обещания и могло быть установлено римскими законами, тем не менее оно не соответствует простоте слов, рассматриваемых самих по себе. Однако остается правильным то, что третейское посредничество может быть допущено как тем, так и другим способом. В задачу посредника может входить только примирение, что мы читаем об афинянах, как посредниках между родосцами и Димитрием; или же посредник выступает в качестве судьи, решению которого должно подчиняться во всяком случае. Последний вид и есть тот вид посредничества, о котором мы ведем здесь речь и о котором кое-что нами уже сказано выше, когда мы говорили о способах избежания войны (кн. II, гл. XXII [гл. XXIII]).

2. Хотя внутригосударственный закон и может предусматривать условия обращения к такого рода посредникам и в некоторых странах установил, что их решения дозволено обжаловать вследствие их несправедливости, тем не менее это не может иметь места в отношениях между царями и народами[1544]. Ибо ведь здесь не имеется никакой высшей власти, которая могла бы как утверждать, так и расторгать узы данного взаимно обещания. Стало быть, должно соблюдать безусловно постановления посредников, будь то справедливо или несправедливо. Так что тут уместно привести следующее место из Плиния: «Каждый, кого кто-либо изберет судьей по своему делу, есть судья верховный» (предисловие к «Естественной истории»). Одно – исследование вопроса об обязанностях третейского посредника, другое – об обязательствах сторон, заключивших соглашение о посреднике.

XLVII. В сомнительном случае нужно считать, что постановление третейских судей должно сообразоваться с правом

1. Говоря об обязанностях третейского посредника, необходимо различать, выбран ли он в качестве судьи или же с более широкими полномочиями. Последнее Сенека считает как бы свойственным третейскому посреднику, заявляя: «Судьба правого дела кажется более надежной, если оно передано судье, а не третейскому посреднику, ибо первый связан формулой, которая устанавливает ему определенные границы, коих он не должен нарушать, тогда как второй свободен и совесть его не стеснена никакими узами: он может ограничивать и расширять свое решение и выносить его не в соответствии с законом и правилами справедливости, а по внушению человечности и милосердия» («О благодеяниях», кн. III, гл. 7).

Аристотель полагает, что «человеку справедливому и сговорчивому предпочтительнее обращаться к третейскому посреднику, нежели к судье»; причем он приводит в качестве основания следующее: «Ибо третейский посредник сообразуется с тем, что справедливо, судья же – с законом. Поистине третейский посредник установлен ради того, чтобы осуществлять правду» («Риторика», кн. I, гл. 19).

2. В этом отрывке правда не означает, как в других местах, в собственном смысле того вида правосудия, согласно которому общие выражения закона истолковываются в смысле более близком к намерению законодателя, ибо такое право предоставлено и судье, правда здесь означает все, что предпочтительнее делать, чем не делать, даже вне пределов правил правосудия в строгом смысле.

Соответствующее посредничество весьма нередко между частными лицами и гражданами одного и того же государства и особенно рекомендуется христианам апостолом Павлом (поcл. I к коринфянам, VI). Все же в случаях сомнения предоставление такого полномочия не должно предполагаться, ведь в случаях сомнения мы прибегаем к ограничительному толкованию. Но в особенности же это имеет место в отношениях между носителями верховной власти, которые, не имея над собой общего судьи, надо полагать, должны связывать третейских посредников теми правилами, каким обыкновенно подчинена должность судьи.

XLVIII. Третейские суды не должны постанавливать решения о владении имуществом

Необходимо следить, чтобы третейские посредники, избранные народами или же органами верховной власти, ограничивались разрешением вопросов власти, но не вопросов владения[1545]. Ибо судейское решение вопросов владения относится к внутригосударственному праву, по праву же народов право владения следует праву собственности. Оттого-то, пока ведется разбирательство дела, не должно вносить никаких новшеств, как во избежание предрешений, так и ввиду затруднительности восстановления. Ливий о тех, кто был посредником между карфагенским народом и Масиниссой, говорит: «Послы не внесли никаких изменений в право владения».

XLIX. Какова сила безусловной сдачи?

1. Иного рода согласие на третейское посредничество бывает, когда предоставляют врагу решать свою судьбу. Это есть не что иное, как безоговорочная сдача на милость победителя, превращающая сдавшегося в подданного с передачей верховной власти тому, кому произошла сдача. «Вверить все, что касается себя самих», – так об этом говорили греки. Так, мы читаем о том, как этолиянам был поставлен вопрос в римском сенате, согласны ли они сдаться на волю римского народа (Ливий, кн. XXXVII). Вот каков был, по свидетельству Аппиана (кн. XIV), совет Л. Корнелия в конце второй Пунической войны по делам карфагенян: «Пусть карфагеняне предадутся на нашу волю, как обычно поступают побежденные и как многие поступали до сих пор. А затем мы посмотрим, и если мы в чем-нибудь окажемся для них щедрыми, то они нам будут признательны, ибо ведь они не смогут сказать, что между нами заключен договор. Это составляет большую разницу. Пока мы будем вести с ними переговоры о союзе, они всегда найдут какой-нибудь повод, чтобы возразить против той или иной статьи договора, как если бы они могли считать себя чем-нибудь оскорбленными. А так как обычно имеется немало статей, допускающих сомнительное толкование, то всегда налицо поводы для недоразумений. Но когда мы отберем у них оружие, как поступают со сдавшимися побежденными, и когда мы овладеем их личностью, тогда только они, наконец, поймут, что им не останется ничего в собственность, они смирятся и с готовностью примут от нас что бы то ни было, как принимают какой-либо дар из чужого имущества».

2. Но здесь нужно также проводить различие между тем, что должен терпеть побежденный, и тем, что может делать по праву победитель, не нарушая даже законов долга, и что, наконец, наиболее прилично для него.

Побежденному после сдачи не остается ничего такого, чего бы он не мог перенести. Он уже стал подданным, и если мы примем во внимание внешнее право войны, то он находится в положении, когда все у него может быть отнято, даже жизнь, даже личная свобода, тем более имущество, не только государственное, но и частное.

«Этолияне, – по словам Тита Ливия в другом месте, – сдавшись на милость победителей, опасались дурного обращения с собой» (кн. XXXVII). Выше мы привели следующие слова: «Когда все сдано сильнейшему, то вступает в действие право победителя, и от его доброй воли зависит присвоить то, что ему будет угодно отнять у побежденного» (кн. III, гл. VIII, пар. IV).

Сюда же подходит такой отрывок из Ливия: «У римлян был древний обычай соглашаться на