– Пробовали. Русская комиссия приехала, нос всюду сунула, пайки наши взвесила. И хозяину штраф влепила! – трёхкровка засмеялся.

– На выпас к вам приехали?

– Ну! Сначала мы труханули, конечно. Но смотрим, хозяин больше нашего трясётся, ну и… – мулат весело выругался.

– Старший наш пьёт, у стада мы его не видим, а твой, смотрим, пашет.

– Он ковбой, а ваш дерьмо.

– Точно.

Поболтали ещё немного и разошлись…

…Эркин присел на тёплую влажную от росы спину Одноглазого. Что ж, повезло парням. Горели когда, никто не лез, не гнал на работу, и сейчас… вместе. Как они этого джи не прибили? Элы и джи всегда во вражде были. Хотя… горели одинаково. Элы, джи… когда горишь, себя не помнишь…

…Он проснулся посреди ночи от острой, ударившей в пах боли. И не сразу понял. После ломки боль в низу живота была постоянной. Каждый шаг отдавался болью. Ночью он ложился на спину, раздвигал ноги и замирал. Вроде боль отпускала, и он мог заснуть. А тут… он с ужасом понял, что это за боль. Загорелось. В распределителе он раз видел… но там надзиратель, ругаясь, увёл… приступ боли спутал мысли. Он замер, распластался на досках, пытаясь неподвижностью обмануть боль. Но боль не обманешь…

…Эркин, вздохнув, поднял голову, подставив лицо лунному свету. И, как бы отвечая ему, вздохнул Одноглазый…

…Боль то выгибала его дугой, сводя тело судорогой, то распластывала на нарах. Он горел, будто там, внутри, снова заполыхал огонь, испытанный ещё на этих чёртовых уколах, когда из него делали спальника. Только этот сильнее. И опять это ощущение, что его раздувает, распирает изнутри. Грубая жёсткая ткань штанов и рубашки впивалась в тело. По-прежнему лёжа на спине, он сбросил куртку, выдернул из штанов и задрал на грудь рубашку. Вроде полегчало, но ненадолго. Он невольно охнул от болевого удара. Зибо сонно вздохнул и повернулся на другой бок, и он сжался, пережидая очередной приступ, а боль не кончалась. Он судорожно нашаривал застёжку, совсем забыв, что на нём не паласные брюки на застёжке, а обычные рабские штаны на завязке. Наконец распустил узел и спустил штаны почти до колен. Может, хоть тереть так не будет. Как же, жди! Сам воздух, душный, пропахший навозом и их потом воздух стал колючим и обжигал кожу. И вдруг отпустило. Он лежал без сил, в липком холодном поту, слабо подёргиваясь в затихающей судороге. Отпустило? Нет, уже опять. Он уже чувствовал приближение новой волны. Он раскрыл рот и сам заткнул его себе кулаком, впился зубами, словно одна боль могла перешибить другую. Он знал: когда загорелось, одно спасение – работа. Вымолить работу. Всё равно: куда, как, с кем, лишь бы… Лишь бы белый приказал. Самому нельзя. Друг другу нельзя. Нет без белого приказа работы. Нельзя! А… а… Новый приступ потряс его. А какого чёрта – смог выдохнуть он, наконец. Моясь, он же трогает себя. Везде. Разминая друг друга, трогают. Тоже везде. И ничего. Так… так… Он осторожно положил руки себе на живот и повёл ладонями вниз к лобку, дальше… и словно что-то взорвалось в голове, ослепило. И спасительная чернота. И ничего, ничего уже нет. Вырубился…

…Эркин тряхнул головой. Не одну ночь его так корёжило. Еле успевал перед рассветом натянуть штаны, чтоб Зибо не увидел. Впервые стыдился своего тела. И днём, как в чаду от боли. Тогда, обманывая боль, попробовал спать на животе. Задирал рубаху, спускал штаны и поворачивался, прижимаясь голым телом к доскам. Не помогало, конечно, но цепляясь пальцами за край нар, легче переносил судорожную тряску. Даже Зибо он ни разу не разбудил…

…Эта ночь была очень тяжёлой. Самой тяжёлой. Его так трясло, что он еле держался на нарах, искусал себе в кровь губы и руки, сдерживая крик. Бился головой о нары, чтобы потерять сознание. И не выдержал. Перекатился на спину и схватил себя за горло, сжал изо всех сил и, уже проваливаясь в чёрный бездонный Овраг, вдруг услышал.

– Эркин…

И замер, не дожав. И опять далёкое, не слышное, а… ну, нет, не услышал, а всем телом ощутил.

– Эркин…

И узнал… А что узнавать? Только один голос и мог звать его по имени. И он разжал пальцы, вдохнул воздух и заплакал. И потом, когда боль ушла и наступило какое-то тупое оцепенение, когда он жил бездумно и безучастно, ничего не замечая и не ощущая, ко всему равнодушный, когда ночью, как в Овраге, и уже нет сил, этот голос звал его… и однажды он рискнул ответить. Беззвучно шевельнул губами, прокатывая по пересохшему воспалённому горлу её имя…

…Эркин похлопал Одноглазого и встал. Отгорело, и всё. И вдруг подумал, что вряд ли Зибо так всё время и спал, и не слышал ничего. Наверняка он будил старика, когда бился о нары и хрипел, заходясь от боли. Но ни разу, ни тогда, ни потом Зибо даже не намекнул ему, что слышал или заметил.

Послышался неясный шорох, и Эркин сразу припал к земле, готовясь прыгнуть на подходящего, но узнал Фредди и выпрямился.

– Чего ты долго так?

– Так, – Эркин неопределённо повёл головой. – Хожу вот. Вспоминаю.

Фредди достал сигареты. Предложил взглядом, но Эркин молча мотнул головой. Небо чистое, и луна полная. Всё как днём видно. Фредди закурил, отворачиваясь от ветра.

– Невесёлые у тебя воспоминания, по тебе глядя.

Эркин пожал плечами.

– Так уж вышло.

– Неужели ничего хорошего в жизни не было? Ну, не единожды?

– Хорошего? – переспросил Эркин. – Было, наверное. Только как начну думать, опять какая-то гадость выходит. Что удалось, когда коров доил, хлебнуть тайком из ведра, или… клиентка хорошая попалась. Оплатила ночь и быстро вырубилась, я и спал спокойно. Это, что ли?

– Да, – Фредди пыхнул сигаретой, – действительно, как посмотреть.

Эркин сорвал травинку, помял в пальцах.

– Сухая совсем.

– Осень, – пожал плечами Фредди и усмехнулся: – Надоело уже с бычками?

– Надоело, не надоело, – Эркин стряхнул с ладони сухие семена из размятого колоска, – а доработать надо.

– А потом?

– Потом уеду.

– И будешь опять работать.

– А знаешь, как иначе? – насмешливо скривил губы Эркин. – Не воровать же.

Фредди задумчиво кивнул. Да, к воровству Эркин не приспособлен, это с самого начала видно было. А вот к чему другому… И решился.

– Слушай, я спросить хотел, – Фредди замялся. – Ты вот после этого, ну, говорил ты, что… горел. Больше не имел… таких дел?

– Нет, – резко ответил Эркин. – Спальником больше не работал и работать не буду. И… не надо об этом, заводиться начну. Я ж не