Разрешенный, наконец, царским правительством, после долгих лет полного запрета, украинский театр все же подвергался чрезвычайным полицейским и цензурным преследованиям. Было запрещено играть по-украински классические пье­сы — западные и русские,— а также пьесы из жизни интеллигенции. Быт народных «низов», жизнь послереформенной украинской деревни •— такова была сфера, за пре­делы которой не разрешалось тогда выходить украинской драматургии. Это наклады­вало известные ограничения на драматургию, но вместе с тем позволило наиболее та­лантливым художникам, выходцам из народа, создать ряд выдающихся драм и коме­дий, проникнутых социальным протестом, демократическими идеалами, защищавших «униженных и оскорбленных», которые страдали в мире чистогана, насилия и зла.

Известно, что Заньковецкая своим исполнением в Петербурге и Москве роли Ха- ритины («Наймычка» Тобилевича) и главных женских ролей в пьесах «Бесталанная» Тобилевича, «Кулак, или паук», «Пока солнце взойдет — роса очи выест», «Дай сердцу волю — заведет в неволю» Кропивницкого произвела огромное впечатление на JI. Н. Толстого, И. Е. Репина, И. П. Павлова, В. В. Стасова, М. В. Нестерова, написавшего тогда же портрет Заньковецкой, и на многих других передовых людей того времени.

Впервые Чехов увидел Заньковецкую на сцене в Москве в октябре 1887 г., вероят­нее всего 9 или 10 октября, когда театральная Москва, включая и прославленных мас­теров Малого театра, аплодировала молодой актрисе в ее лучшей роли — Хари- тины-наймычки. В письме к Г.М.Чехову от 11 или 12 октября Чехов передавал свое впечатление от игры Заньковецкой: «Заньковецкая —• страшная сила! Суворин прав. Только она не на своем месте» (XIII, 373).

Чехов мог видеть Заньковецкую в эти дни октября в роли Харитины или Олены («Кулак, или паук»),— кстати, именно в этой последней роли Заньковецкая произвела сильное впечатление на Толстого,— а значит слова «страшная сила!» неотделимы от того гражданского содержания, какое заключалось в трагических судьбах Харитины или Олены. В чеховской оценке Заньковецкой выразилась цельность и последователь­ность театральных взглядов Чехова. Он, ниспровергавший европейского кумира Сару Бернар, отворачивавшийся от всего искусственного (даже в мастерском исполнении), манерного, ложно-приподнятого или погрязшего в натуралистических мелочах и по­дробностях, откликался на искусство страстное, искреннее, эмоционально захватываю­щее и поэтически окрыленное. Фраза Чехова, что Заньковецкая «не на своем месте», не случайна для него. Спустя четыре года, в январе 1892 г., познакомившись и сдружив­шись с артисткой, Чехов убеждает ее перейти на русскую сцену.

Значит ли это, что Чехов присоединил свой голос к довольно громкому хору «об­русителей» из петербургских и московских «салонов», настоятельно рекомендовавших Заньковецкой перейти на императорскую сцену? «На все попытки оставить меня на им­ператорской сцене,— писала Заньковецкая в автобиографии,— на приглашения, при­нудительные даже (курсив наш. — А. Б.), гг. Суворина в его театре, Корша — в его

ii еще многих других, невзирая на эти выгодные предложения и чрезвычайные ставки, каких до того времени почти никто не получал, невзирая на положение высокостоящего в то время русского театра, невзирая на все это,— я осталась на своей милой, хотя тог­да еще совсем бедной и репертуаром, и положением, и отношением к ней со стороны правительства украинской сцене ...» («М. К. Заньковецька. Зб'фннк». Кшв, 1937, стр. 19).

ЧЕХОВ

Проект памятника работы Н. А. Андреева, гипс, 1930—1931 гг. Третьяковская галерея, Москва

 

В этих словах Заньковецкой нет и тени рисовки, в них выразились глубокие убеж­дения артистки, пронесенные ею через всю ее творческую жизнь. Те же мысли она из­ложила в докладе на Первом всероссийском съезде сценических деятелей в 1898 г. и в знаменитом письме в редакции киевских газет от 19 января 1908 г., в котором она выражала свою веру «п лучшую будущность родного народа», в то, что «вольный гений этого народа создаст свое новое, свободное, национальное искусство», что «это искусство будет находиться в глубокой органической связи с интересами народных масс, будет помогать их разностороннему развитию, их борьбе за лучшее будущее, за красивого

духовно и сильного человека» (там же, стр. 157). Все это доказывает, что Занько- вецкая была не только замечательным художником, но и мужественным общественным деятелем, сознательным борцом за развитие украинского демократического театра.

Именно эта твердость и постоянство убеждений давали Заньковецкой силу и му­жество для отпора различным «обрусителям», презиравшим украинский народ. Но по­рой советы испробовать свои силы на русской сцене исходили от искренних друзей Заньковецкой — таких, как Нестеров или Чехов. Несомненно, что эти советы, даже в устах друзей, ранили Заньковецкую, вызывали ее протест. Ведь эти советы давали люди, которые, при всем желании, не могли до конца понять положение украинского актера, постичь его просветительскую миссию, проникнуться чувствами человека, гонимого и преследуемого царскими сатрапами, генерал-губернаторами Дрентельнами н Зелеными. Это были хотя и дружеские, но советы со стороны.

Однако для нас важно то, что побудительные мотивы Чехова в корне отличались от реакционных и корыстных мотивов Суворина и других господ, третировавших ук­раинский язык и культуру. Заньковецкая не преувеличивала, когда писала о «прину­дительных даже» приглашениях на русскую сцену. В ход пускалось все, вплоть до ма­териального давления, упреков в неблагодарности, скрытых угроз оставить украин­ский театр без поддержки и протекции.

А друзья Заньковецкой сетовали на «бедность репертуара», в чем сознавалась и сама актриса, мечтали увидеть ее в пьесах Островского, в лучших ролях мирового клас­сического репертуара, строжайше запрещенного украинскому театру. Их увлекала возможность увидеть Заньковецкую в новых ролях, которые дали бы ее огром­ному таланту возможность еще ярче развернуться. Заньковецкая — Лауренсня, Заньковецкая — Катерина, Заньковецкая — героиня шекспировских пьес,— вот о чем мечтали они. У Чехова, вероятно, были и свои затаенные творческие мечты, ибо Зань- ковецкая-актриса была рождена для чеховского театра — простая, правдивая, страст­ная и мягкая, без тени аффектации, с редкостным умением поддерживать единство и цельность сценического настроения. Чехов и в ту пору, когда он только начинал писать для театра, не мог не почувствовать этого. А украинский язык нисколько не мешал ему: обещая Заньковецкой написать пьесу, он спешит предупредить ее, что роль для нее будет «написана исключительно по-украински». Это чрезвычайно важное принципиаль­ное обстоятельство, кладущее резкую грань между советами Чехова и настояниями «обрусителей».

В свете сказанного мы можем по достоинству оценить и неоспоримое свидетельство М. П. Чеховой в письме к Лазурской: «М. К. Заньковецкая очень интересовала покой­ного брата и своим талантом заставила его любить украинский театр» (С. М. Д у р и л i н. MapiH Заньковецька, 1860—1934. Життя й творч1сть. Кщ'в, 1955, стр. 290).

Талант Заньковецкой произвел настолько глубокое впечатление на Чехова, что он вспоминает об актрисе в разной связи на протяжении всего