— Вы? — растерянно и, одновременно, беспомощно спросил сержант, опуская оружие. — Мэм, я…

Репликант отложил пистолет и опустил голову, не в силах встретиться взглядом с Таликой.

— Вам лучше уйти, мэм, — наконец глухо произнёс репликант, глядя в пол. — Я не справился с задачей. Мой провал повлёк много жертв.

Чимбик и раньше не понимал, чем вызывает симпатию этой идиллийки, зато теперь он точно знал, почему не заслуживает её.

С самого детства сержант привык быть лучшим, добиваться успеха, не терпеть неудач. Это был не вопрос абстрактной гордости, а требование к выживанию. Если ты не достаточно хорош, то ты никому не нужен. Ты — дефектный. А дефектных списывают.

Сержант повзрослел, но заложенная с детства система ценностей осталась прежней. И сегодня он проиграл. Из-за него погибли десятки ни в чём не повинных идиллийцев. Таких же, как Талика. И когда она узнает об этом, то поймёт, что он не заслуживает ни уважения, ни любви, ни принятия в семью. Как можно любить того, кто не способен защитить своих близких?

По мнению самого Чимбика, ему и в армии теперь не место. Слабак с не диагностированным сбоем — угроза для всех, пустая трата ресурсов.

Мир репликантов был жесток, но прост и ясен. И сержант ясно понимал, что сейчас Талика уйдёт прочь, навсегда унеся с собой тепло и уют дома, который он в мечтах называл своим.

Но, вопреки его словам и здравому смыслу, идиллийка не ушла. Она молча подошла к опустившему голову репликанту и обняла его, с головой погрузив в чувство всепоглощающей любви. Эта любовь вобрала в себя тысячу оттенков: теплоту и нежность материнских объятий, не знакомых сержанту, искреннее беспокойство и безмерную радость от того, что Чимбик жив и здоров, безоговорочную поддержку, и иррациональное желание защитить его, прирождённого убийцу.

Это всепоглощающее чувство в одно мгновение смело казавшуюся несокрушимой стену, что сержант возвёл между собой и миром, оставив усталую опустошённую душу беспомощно болтаться где-то между небом и землёй.

И вдруг стало не важно, что он не был лучшим. Что он не справился. Что он виновен в смертях тех гражданских. Что он вообще не заслуживает ничего подобного. Все знания и сомнения сержанта бессильно разбились о безграничную, немыслимую любовь, исходящую от Талики. Она бережно обнимала и баюкала живое оружие и странная боль в груди Чимбика таяла, растворяясь в немыслимой теплоте.

Сколько они простояли так, Чимбик не знал. Ему казалось, не меньше пары суток. Но за стеной всё так же стояла тихая ночь, нарушаемая лишь привычными звуками армейской жизни, да где-то далеко шумел город, словно морской прибой у скал.

— Пойдём домой, зелар, — прошептала Талика, мягко увлекая репликанта за собой.

Майор Савин проводил задумчивым взглядом странную пару: идиллийку и репликанта. Почему странную? Потому что хрупкая нежная женщина бережно вела послушного и удивительно умиротворённого сержанта, одного из самых злобных и жёстких искусственных солдат базы. Репликанта, что вызывал тревогу группы контроля и, в последние часы, нервозность и беспокойство самого Савина.

Корпоратский умник Тайрелл с самого возвращения РС-355085 твердил о критическом сбое и необходимости изолировать изделие для тщательной диагностики. Савин и сам заметил перемену: обычно жёсткий и предельно собранный сержант после возвращения с задания переменился. Будь на его месте человек, майор решил бы, что дело в трагической гибели гражданских у Зелара, но РС-355085 не был человеком. Савин читал “послужной список” репликантов и знал, что те с полным равнодушием устраивали такое, от чего у нормальных людей волосы дыбом становились. Так с чего бы сейчас его обеспокоила гибель гражданских?

Как бы то ни было, когда другой репликант-сержант РС-355045 обратился к нему со странной просьбой выписать разовый пропуск в расположение бригады для Талики Варес и увольнительную для РС-355085, Савин не отказал. В конце-концов, Тайрелл сам рассказывал ему о неожиданном позитивном влиянии идиллийцев на психическое состояние репликантов. Может и теперь хвалёная идиллийская эмпатия поможет и репликанту обрести душевное равновесие?

Савину нравился толковый и исполнительный сержант, и терять ценную боевую единицу посреди войны он не собирался.

Планета Идиллия. Город Зелар, комендатура

Давно Костас Рам не чувствовал себя так погано. Хотелось опустошить бутылку чего-то крепкого, а потом вернуться и размазать корпоратского ублюдка по полу. Тонким ровным слоем.

Но здесь не Китеж. Это на родине Костас мог не ждать правосудия, а взять его в свои руки, вызвав засранца на дуэль. В Союзе же за подобное его самого поставят к стенке. Так что остаётся только набраться терпения и дождаться славного момента, когда Прокофьев отправит Шеридана под трибунал. А он, Рам — так уж и быть, — добровольно вызовется привести приговор в исполнение.

От этой мысли Костасу полегчало и массивную деревянную дверь теперь уже своего кабинета он распахнул почти успокоившимся.

Внутри Рама ожидал сюрприз.

— А вы что тут делаете? — спросил он, оглядывая сидящую в одном из кресел для посетителей Зару.

Идиллийка была похожа на ведьму из детских сказок: грязная, всклокоченная, в драном буром балахоне, в который превратилось её платье. Судя по всему, сил у Зары хватило только на умывание. Собственно, из четверых присутствующих в кабинете чистым можно было назвать лишь контрразведчика. Рам Ракша и Зара же выглядели, как начало рекламного ролика чистящих средств.

Капитан что-то писал в своём планшете, чёркая стилом так, словно вспарывал ножом вражью глотку.

— Я хотела поговорить… — тихим, осипшим голосом произнесла Зара, прочистила горло и сделала солидный глоток вина из бокала.

Выглядела она хреново, впервые на памяти Костаса. Дело было даже не в грязи, а в состоянии. Шокированная, потрясённая, она смотрела на китежца как растерянный ребёнок, столкнувшийся с чем-то немыслимым, невозможным ранее.

— Я не смогла отказать, — призналась по закрытому каналу связи Дана.

Она рассеянно рассматривала мэрский бар, пестрящий дорогой выпивкой и не менее дорогой посудой. Очевидно из этих запасов Заре и выдали “смазку для расшатанных нервов”.

Рам мысленно согласился с решением Ракши. После всего произошедшего то презрение, которое он испытывал к экс-мэру, ушло, уступив место уважению. Очень немногие гражданские — да и не все военные, — угодив в схожую ситуацию смогли бы действовать так, как эта женщина. А уж для представителя власти богатой планеты такая самоотверженность и вовсе казалась немыслимой.

— Слушаю, — вздохнул Костас.

Меньше всего ему сейчас хотелось говорить, но китежцы никогда не бегают от своих обязанностей.

— То, что было сегодня… — Зара подняла на него красные от усталости и слёз глаза. — … Повторится?

Взгляд идиллийки, казалось, проникал прямо в душу и Костасу сделалось неуютно. Будто это он был в ответе за произошедшее.