— Не сейчас!

— Почему? Тебе пошло бы на пользу. Знаешь, симпатичная девчонка, совершенно без комплексов и…

— Не сейчас! — Я в раздражении махнул на него рукой и вдруг потерял равновесие, сильно шатнулся, еле удержался на ногах.

— Ну, как хочешь. Ладно, я потопал за водкой. Присядь на диванчик и жди. Ключи беру с собой, сам закрою и открою.

Он ушел, а я, почувствовав невыносимую слабость, прямо-таки повалился на диван. В голове клубился туман, такой густой, что ни одной самой близкой мысли, расположенной на расстоянии вытянутой руки, разглядеть невозможно. Так бывает в теплую, влажную погоду где-нибудь в поле. Нужно как-то его прогнать, заставить себя встать, пойти на кухню, приготовить закуску. Добрый Алекс, верный старый друг, пошел за водкой, чтобы меня реанимировать. Вот оно что! Не реабилитация, а для начала реанимация мне нужна. После всего, что приключилось, ведь он прав: со мной действительно приключилось… Только туман мешает понять и осмыслить. Нужно сделать усилие, встать. Снять очки, сменить род деятельности на более безопасный, и тогда все будет хорошо.

Но заставить себя встать я так и не смог, все сидел на диване, откинувшись на спинку, пока не прозвонил дверной звонок. Только тогда я поднялся, пошаркал в прихожую, хватаясь за стены, — ноги были ватные, плохо держали тело. Уже у двери я удивился: зачем он звонит, если взял ключ? Наверное, забыл, что взял, или руки заняты, потому и открыть сам не может. В голове опять заклубился туман, замок щелкнул глухо. На пороге стоял не Алекс, а какая-то женщина. Я помахал рукой, разгоняя туман, изо всех сил напряг зрение — женщина прояснилась, женщина оказалась моей собеседницей из бара. Я испугался. Должен был бы обрадоваться, но почему-то вдруг испугался, видно, с чувствами моими произошла какая-то путаница. И все же нашел в себе силы соблюсти приличия, не растерялся, сказал, что и следует говорить в таких случаях:

— Здравствуйте, проходите, пожалуйста, очень рад.

Она усмехнулась, переступила порог, но ничего не ответила. Я судорожно пытался вспомнить, как ее зовут и называла ли она вообще свое имя.

— Пойдемте в комнату, там разговаривать будет удобнее.

Она опять усмехнулась и послушно пошла за мной — все молча. Мы расположились на диване, совсем близко друг к другу, это меня немного смущало и сковывало, но еще больше нервировало ее молчание. Зачем же тогда пришла, если ничего не говорит, ничего не объясняет?

— Вы ведь ко мне по делу?

Вздохнула горестно и наконец ответила:

— Разумеется. По нашему общему делу. Вы приняли на себя известные обязательства и теперь должны отчитаться. Итак?

Как же ее зовут? Спросить или имя само как-нибудь выскочит? Ей подошло бы Евгения, но совсем не обязательно, что зовут ее именно так: имена даются в младенчестве, когда личность еще совершенно не проявилась, потому так редко подходят людям их имена.

— Мною была проделана обширная работа, — начал я отчитываться, махнув рукой на ее имя. — Прежде всего, засвидетельствована смерть на дороге. Убийство женщины в белом летнем платье.

— В летнем. Вот-вот. — Она удовлетворенно кивнула. — Вы сделали из этого выводы?

— Какие выводы? — растерялся я.

— Которые напрашивались сами собой. Женщина была в летнем платье, следовательно, фактическая смерть произошла летом. Или поздней весной. Вспомните молнию и статью в газете. Валуев погиб в мае.

— Да… Мне это как-то… То есть нет, я подумал. Вот сейчас понял, что именно так и подумал! И собирался пойти в библиотеку, чтобы найти и эту статью, о смерти женщины. Да, да! Только… не успел. Мне помешали. Вы, наверное, не знаете? — Я с какой-то заискивающей надеждой посмотрел на нее. Мне хотелось перед ней оправдаться, мне хотелось ей услужить и уж ни в коем случае не разочаровать. — Не знаете? Меня ведь самого чуть не убили. Он достал пистолет…

— Не городите ерунды! Хотели бы убить — убили.

— Я убежал.

— От наставленного на вас пистолета? Не смешите!

— Возможно, вы правы, я и сам теперь думаю… но тогда…

— Струсили? — Она усмехнулась, мне стало обидно.

— Ничего и не струсил! Просто…

— Просто испугались? — Она рассмеялась, обидно и очень недоброжелательно. Рассчитывает на помощь с моей стороны, а сама… Возьму и откажусь, что тогда?

— Не откажетесь! — прочитала она мои мысли. — Потому не откажетесь, что, во-первых, вам будет стыдно, потому, во-вторых, что я вам нравлюсь, и, наконец, потому, в-третьих, что просто не имеете права: во всех этих ситуациях виноваты вы один.

— Чем же я виноват? Я даже не понимаю, какое отношение они имеют ко мне.

— А вы попытайтесь понять. Впрочем, это одно притворство — ваше непонимание. Тоня, ваша сестра…

— Замолчите! Она ни при чем!

— Еще каких-нибудь полчаса назад вы были другого мнения, обвиняли себя в ее беспомощном положении. Ведь из-за вас она…

— Нет! Замолчите! Я не виноват! Мне тогда было всего двадцать лет, я еще не знал… не умел… не мог… Я учился на третьем курсе, и ничего… совсем ничего не было!

— Ваша совесть лучше вас знает и помнит. Да что там, и вы прекрасно знаете и помните, только не хотите себе до конца признаться. Ну, не важно. Вернемся к нашему делу. Итак, вы испугались и не пошли в библиотеку, закрылись в квартире, как тогда, перед своей болезнью. И даже подумали, что на работу, на свою новую работу больше не пойдете никогда, и, значит, фактически отказались от продолжения нашего общего дела — дезертировать хотели?

— Нет, не хотел… Или хотел… Да, хотел! Вы не имеете права настаивать! Быть курьером не так-то и просто. То есть я не всегда могу найти в себе силы продолжать быть курьером.

— Лучше снова сойти с ума?

— Курьерство — не выход! Курьерство — еще более опасный путь, как оказалось. И наконец, я…

— Программист? Слышали, слышали! Да все эти ваши программы не стоят ничего. Над вами же откровенно смеялись!

— Мне было все равно.

— Возможно. Вы нашли простой выход — ушли от всего мира, закрылись в квартире, предались безумию уже без помех. И если бы не ваш друг…

— Ах да! Алекс! Он же сейчас придет! Черт!

Я совсем о нем забыл, и если бы она не напомнила… Но как же нежелательно сейчас ее присутствие! Он вернется с минуты на минуту. Как объяснить Алексу, кто она такая? Надо ее услать, и поскорее.

— Простите, вы не могли бы… — начал я, но она меня перебила:

— Вам не стоит обо мне беспокоиться. Вам вообще ни о чем не стоит беспокоиться. Сосредоточьтесь на деле, а остальное несущественно.

Услать ее не получится, но, может быть, она согласится спрятаться? Я оглядел комнату: стол, два стула, кровать, диван, на котором мы с ней сидим, — спрятаться совершенно негде. Раньше здесь стоял шкаф, но я его вынес в прихожую. Ну и пусть посидит в прихожей, в шкафу, так даже лучше, не будет подслушивать наши разговоры: мне предстоит рассказать Алексу, что со мной приключилось… Прекрасно! Пусть посидит, а потом, когда рассказ мой закончится, можно ее извлечь, представить в качестве доказательства.