госпожа Ма, отвлекая сына. — Расскажи, что ты намерен делать дальше. Может, мы сможем тебе помочь хоть чем-нибудь.

Похоже, Якубус вернул друга за стол:

— Ты не рассказал, где станешь искать жену. Понятно, что управляющий банком тебе в этом деле помочь не может. Но как так вышло, что завещание написано твоей рукой и под ним стоит твоя подпись, однако ты утверждаешь…

— Завещание я не писал, — перебил его Адриан, — и подпись свою под ним не ставил, — сказал, как отрезал. — Наши офицеры писали завещания и передавали в Харлинген в адмиралтейство. Я не писал. Знал, что если погибну, то отец не оставит Аннику без гроша.

Ника вздрогнула.

Анника… Анника… Она помнила это имя! Более того, чужое воспоминание с торопливой жадностью набросилось на неё, закружилось перед глазами размытыми тенями, зазвучало в голове затихающими голосами. Руз спешила за короткие мгновения показать новой владелице её тела как можно больше. Словно предупреждала, предостерегала…

Ника увидела Аннику глазами Неженки — высокую, улыбчивую, со светло-русыми волосами. Фигуристую, красивую.

Рядом с ней увидела Адриана — чуть моложе нынешнего, беспечнее, с длинными волосами, стянутыми тесьмой. Нарядного, счастливого.

Они вместе.

Слышала бешеный стук захлебнувшегося кровавыми слезами сердца Руз. Разделяла её негодование, понимая, кому она отдала свою душу.

В такого мужчину невозможно не влюбиться. А если он ещё и сосед, которого Руз знала с детства, видела ежедневно, слышала его голос, смех, сталкивалась с ним на улице и при каждом случайном взгляде таяла от счастья…

Мечтала держать его за руку, обнимать, целовать.

Мечтала стоять рядом с ним на месте разлучницы.

Родители Адриана шутили, что Руз растёт для их сына, но в итоге выбор был сделан не в её пользу. Адриан уже был обручён, а её прочили в жёны Лукасу — младшему сыну Ван дер Мееров.

Ей осталось смириться и с высоты третьего этажа через маленькое, чисто вымытое окошко в комнате прислуги, наблюдать за целующейся парочкой во внутреннем дворике соседнего дома. Дома Ван дер Мееров.

Руз ревновала. Не просто ревновала — сходила от ревности с ума.

Снова мечтала. Она войдёт в дом Ван дер Мееров второй невесткой и если не завоюет сердце их старшего сына, то хотя бы сможет часто видеться с ним.

Мечты не сбылись. Будущий жених избрал карьеру священнослужителя и уехал постигать азы знаний в Утрехт. Там он принял сан и переехал в Рим, где ему предложили занять должность хранителя памятников.

Ван дер Меер…

Ника схватилась за поручень и обессилено опустилась на ступеньку. Положила рядом коробку.

Ван дер Меер! Она видела это имя в сожжённых черновиках Руз!

Ника не успела осознать увиденное, как воспоминание сменилось другим — ярким, беспощадным, болезненным.

Руз стояла у стола в кабинете и затравлено смотрела в лицо Якоба.

Догорала свеча. Чёрная необъятная тень на стене зловещей громадой нависла над размытой тщедушной фигуркой. Слилась с ней, поглотила.

Ника распознала голос Якубуса. Вкрадчивый убаюкивающий шёпот сменился злобным, свистящим. Его отголоски метались по кабинету, отскакивали от стен, врезались в сознание остро заточенным клинком:

— Ты сделаешь это. Его больше нет, но есть женщина, его жена… В скором времени она родит дитя. Его дитя. Оно не должно родиться в нищете. Ты знаешь, как страшно жить в нищете? — тихие рубленые слова падали в душу пудовыми камнями.

Брат схватил Руз за плечи и сильно встряхнул. Она еле слышно прошептала:

— А вдовье пособие? Анника — жена… погибшего… офицера. Пусть всё будет по-честному.

— Пособие? — Якоб задышал часто, сбито. Крылья носа раздулись; лицо побагровело. — Оно нищенское. Отец Ван дер Меера ничего ей не отписал. Если бы он не умер, то узнал бы о наследнике и, поверь, отписал бы всё своё состояние единственному внуку.

— Может быть, он намеренно ничего не отписал, потому что не хотел, — возразила Руз. — А если родится…

— Хватит упрямиться! — Якоб ударил сестру по лицу. Сильно, наотмашь.

Руз не устояла на ногах. Упав боком на край стола, она застонала и сползла на пол. Из носа потекла кровь.

Ника вздрогнула всем телом и резко втянула воздух носом. Ослепило болью. В лёгкие впились тысячи иголок, живот скрутил спазм. Перед глазами поплыли тёмные круги, в ушах нарастал гул.

Насилие. Ничего подобного в жизни Ника не испытывала. Она схватилась за шею. Из глаз хлынули слёзы.

Испугалась. Не за себя, за Руз. Поняла — с ней такое случилось впервые. Ощутила её растерянность и страх — неприкрытый, нешуточный, настоящий.

Руз уступила, сдалась.

Она копировала почерк Адриана долго, старательно, тщательно. Бросала и начинала заново. Писала через силу. Зачёркивала, рвала листы, сжигала их и писала вновь.

Писала сквозь пелену слёз, сопровождая каждый штрих всхлипом и вздрагиванием.

Не верила, что Адриан уже никогда не постучит в дверь их дома, не войдёт в гостиную, не подмигнёт ей лукаво, не усмехнётся, не вручит очередную ракушку. Не коснётся невзначай её руки и не скажет:

— Ждала меня, соседка?

Прошло несколько месяцев, пока Руз не добилась желаемого результата.

Четыре дня она прятала готовый документ, не желая отдавать его брату.

За подделанное завещание она получила три гульдена и свою истерзанную мёртвую душу в придачу.

Ника не поняла, когда умерла душа Руз. То ли в день, когда Неженка узнала о гибели любимого, то ли тогда, когда отдала его завещание в руки Якубуса, тем самым признав Адриана погибшим.

С тех пор она не жила — существовала. Почти не ела, не спала. С каждым днём чувствовала себя хуже и хуже, но ничего менять не хотела. Жизнь для неё потеряла смысл, стала пустой и бесцветной.

Руз ждала, когда сможет увидеть любимого и воссоединиться с ним в другой жизни. Сможет взять его за руку, улыбнуться своей милой улыбкой и сказать:

— Ждал меня, сосед? Я пришла.

Потрясённая увиденным, широко открытыми глазами Ника смотрела в никуда. В голове и в груди образовалась пугающая пустота.

Сквозь затихающий шум в ушах до Ники донёсся задумчивый голос Ван дер Меера:

— Надо признать, моя подпись до того искусно подделана, что…

— Погоди, а какая дата стоит на завещании? Где ты был в то время?

— В госпитале был. Месяц в беспамятстве пролежал.

— То есть, ты живой был, а бумагу о твоей кончине отправили, — неуверенно проговорил Якоб.

— Выходит так, — согласился Ван дер Меер.

— И бумагу твои родные получили в сентябре…

— Якоб, — вмешалась госпожа Маргрит, — от ваших разговоров у меня настроение портится. Лучше поешьте. Адриан, ты совсем ничего не ешь.

Сын упорно не слушал мать, говорил:

— Значит, Анника всем сказала,