Долгие месяцы я относилась ко всему, что со мной происходит, как к тяжкому грузу, свалившемуся мне на плечи, от которого хотелось поскорее избавиться. Я не могла понять, почему должна проходить через все эти процедуры, — ведь у меня совершенно не было времени. Но по мнению Клер, я могла победить. Четыре года назад она сама пыталась добиться такой возможности, вот только ее ждали разочарование и апатия — ее измотали и отодвинули в сторону. Ей оставалось только сдаться и заставить себя все забыть. А ведь когда-то она изо всех сил пыталась оказаться там, где находилась теперь я. Каким-то образом мне удалось пробить путь вперед. «Именно я должна завершить это», — думая так, вспоминая восемнадцатилетнюю Клер и то, что совершили с ней, я поняла, что буду заниматься этим делом. Именно тогда до меня дошел смысл всего происходящего.

Моим новым пристанищем стала маленькая желтая комнатка в темно-зеленом доме. Комнату я делила с иллюстратором и художницей, пишущей маслом. Танцовщица, сдавшая мне свой угол, уехала на все лето. Квартира располагалась в западной части Провиденса[25], за четыреста долларов в месяц мне достался еще большой задний двор и кот Элвис. Танцовщица оставила подушку, чистые простыни, мягкое тканое одеяло и шкаф с маленькими серебряными рыбками. В первое утро на новом месте я на секунду забыла, где нахожусь, и даже запаниковала, пока не увидела стены цвета сливочного масла и листья, прилипшие к окну. Дома никого не было. Я осмотрелась. На кухне — выложенный черно-белой плиткой пол, на стене — картина с изображением джунглей. Я нашла свежие помидоры и морковь — только что с грядки, еще выпачканные землей. На деревянных полках было полно специй, там же стояла баночка засахарившегося меда, зеленый чайник, статуэтка аллигатора. Следуя за солнечными лучами, я увидела синий диван, обитый джинсовой тканью, вельветовое кресло горчичного цвета. Среди недописанных картин с горными хребтами и персиковых покрывал лежала газета, раскрытая на странице с наполовину разгаданным кроссвордом. Мои отсутствующие соседи мне определенно нравились.

Школа находилась в трех километрах от моего дома. Жара в Род-Айленде стояла невыносимая, не то что на побережье, где солнце нежно гладит тебя по лицу. Мой путь пролегал мимо металлических заборов и темных вспышек бурьяна, росшего вдоль тротуаров. Прямо на улицах то там, то тут валялась старая мебель, напоминающая морских львов, греющихся на пляже. Люди сидели на садовых стульях у входов в винные магазины и прачечные, а вдоль бордюров тянулись вереницы белых сигаретных окурков. На углу стояла тележка, в которой можно было обменять мятый доллар на пенопластовый стаканчик кокосового шербета.

Ближе к школе улицы начинали петлять, тротуары становились ровнее, деревья шире расправляли ветви, создавая серые материки тени. Трава была сочная, не в пример сухим колючкам Калифорнии с острыми желтыми кончиками. Повсюду разгуливали девушки и юноши с розовыми волосами, перышками в ушах, в стеганых платьях и балетках. «Какая, должно быть, скукотища — так выглядеть», — думала я, оценивая свой старый спортивный костюм и дешевые жемчужные сережки, которые надела для блеска.

Занятия проходили в маленьком кирпичном здании с двумя лестничными пролетами. Огромное монолитное окно, пробковые стены с небольшими нишами, в которых висели произведения искусства. Там, где вскоре должны были оказаться наши работы, сейчас стояли рамы для сушки гравюр. Это помещение создали специально для того, чтобы в нем творить.

У моего педагога были густые усы, круглые очки и фартук почти до самых щиколоток. По его просьбе каждый сначала представился, а потом кратко рассказал, что, собственно, его сюда привело. Десять студентов напоминали мне эльфов, владеющих очень изысканными ремеслами, — стеклодувы, ткачи и даже конструкторы беговелов. Все, кроме меня, еще учились в университете, многие летом пересдавали заваленные зачеты.

— А ты? — спросил преподаватель.

— Я приехала сюда специально, чтобы записаться на ваш курс. Бросила работу в Калифорнии. Мне нравятся гравюры, в колледже я этим увлекалась. В основном рельефная печать.

— Здорово, — ответил он.

Он сказал написать на кусочках малярной ленты свои имена и приклеить их на ящики. Свое я написала заглавными: «ШАНЕЛЬ МИЛЛЕР!». Меня распирало желание наполнить ящик будущими работами.

Нам раздали списки того, что нужно купить, и того, что предоставляет школа: матовая калька, ацетатная пленка, рубилитовая пленка, нож для художественных работ, точечный растр или матовое стекло, лист с кварцевым покрытием, канифоль, кислота, бумага для офорта, накрахмаленная марля, моноволоконный полиэстер, растворитель, фотоэмульсия со средней скоростью проявления, лоток для нанесения краски, карандаши, растворимые в воде, промокательная бумага и многое другое. После занятий я прошлась по магазинам для художников, выбирая необходимые вещи и разглядывая ценники. Вот материалы я забыла включить в свой бюджет.

На следующем занятии преподаватель провел нас в темную комнату, где показал, как пользоваться увеличителем, как заряжать негативную рамку, настраивать диск по линзе, экспонировать тестовые светочувствительные полоски, проявлять пленку, когда прекращать проявление, как закреплять и размывать, как располагать светочувствительный слой в центре диапозитива литографической рамки, экспонировать изображение внутри вакуумной рамки, обезжиривать клише, посыпать его канифолью, делать оттиски, протирать их азотной кислотой, скашивать края, класть клише под пресс, смешивать чернила, смачивать бумагу, сушить и настраивать давление. И наконец, как поворачивать колесо, получать свежие оттиски и аккуратно развешивать их на сушильных рамах. После многочасовой демонстрации у нас получился один оттиск.

Я внимательно наблюдала, стоя на носочках позади своих сокурсников, неустанно все записывала, но в конце так и не поняла, что произошло. Потому что потеряла нить сорок пять шагов назад. Студенты стали делать наброски. Я села на табурет и уставилась на свои записи — крошечные буковки муравьями расползались по странице. В конце концов нас отпустили, и я поспешила вниз по лестнице к выходу.

К третьему уроку я отставала еще больше, но задавать вопросы типа: «А что такое марля?» — было стыдно. Обедала я в одиночестве. И ужинала тоже. Я успела убить пластину с фотолитографией, внеся ее в комнату, залитую светом. Все эльфы были опытными и двигались от стола к столу, готовя материалы. Я заглядывала им через плечо, пытаясь подсмотреть, что они делают, а когда уроки закончились, отправилась в административное здание. Это ошибка, я записалась не на тот курс. Но менять что-то было поздно. Я кивнула.

Просмотрев гугл-карту в своем телефоне, я поняла, что голубая полоска — это река. Я шла, шла, шла и наконец увидела ее, а потом продолжала идти вдоль, пока не нашла какой-то клочок травы. Плюхнулась на него и разрыдалась. Я не знала, что я делаю. Я даже не знала, как называется эта река, — просто сидела напротив. Чтобы научиться делать гравюры, я переехала в штат размером с кусочек пазла, где никого не знала. Как мне такое пришло в голову? С чего я взяла, что у меня получится? За мной по пятам шла Эмили, напоминая, что мне заказано где-то бывать, мне заказано чем-то интересоваться, мне заказано что-то делать — я никто и звать меня никак. Одним словом, я ЖЕРТВА. Такая насыщенная жизнь была для меня слишком хороша. Получать удовольствие от собственного творчества — это не для таких, как я.