— Извиниться?! — так и взвился Вилли. — Передэтим крокодилом? Перед этим людоедом? Ты что, еще не зарекся иметь дело с этимибормоглотами и грымзами?

— Бормоглотами, говоришь? Грымзами? — Джимзадумчиво поглядел на друга.

Так они привыкли называть между собой всякую нежить изночных кошмаров. Когда к Вилли приходили бормоглоты, они стонали, невнятнобормотали и лица на них не было. А в кошмарах Джима грымзы росли как на дрожжахи питались крысами, которые в свою очередь пожирали пауков, таких здоровенных,что они сами охотились на кошек.

— Именно так и говорю, — огрызнулся Вилли — Чеготы ждешь? Чтобы на тебя шкаф в десять тонн свалился? Посмотри, что с двоими ужесделали: с мистером Электрико и с этим свихнутым Карликом. Проклятая карусельчерт знает что с людьми творит! Мы-то знаем, мы видели. Может, они нарочно такскрючили торговца, а может, опять не заладилось. Ну, принял он маленько,проехался на карусели, хлоп! и готово! Свихнулся и даже нас не узнал. Малотебе? Неужто тебя Господь оставил, Джим? Слушай, а может, и мистер Крозетти…

— Да он просто передохнуть решил.

— Может, да, а может, нет. Парикмахерская — раз,объявление — два: «Закрыто по болезни». По какой это болезни, а, Джим? Леденцовобъелся на представлении? Морскую болезнь на карусели подхватил?

— Ай да заткнись ты, Вилли!

— Нет, сэр, не заткнусь, не дождешься. Оно, конечно,сильная штука эта карусель. Думаешь, я навсегда хочу тринадцатилетним остаться?Вот уж дудки! Но, Джим, ты ведь не по правде захотел двадцатилетним стать?

— А о чем мы с тобой все лето говорили?

— Верно. Говорили. И ради этого ты сунешь голову впроклятую костоломку? Ну, вытянут тебя, да только после этого ты и думатьзабудешь, зачем оно тебе понадобилось!

— Нет уж, не забуду, — упрямо выдохнул в ночьДжим.

— А я тебе говорю — забудешь! Просто уйдешь и бросишьменя здесь, Джим.

— С чего это мне тебя бросать? — запротестовалДжим. — Не собираюсь я. Мы вместе будем…

— Вместе? Только ты на два фута выше, да? Будешьсмотреть на меня сверху и хвастать своими руками-ногами. И о чем это мыговорить будем, скажи на милость, если у меня в карманах полно веревок длязмеев, камушков и лягушачьих лап, а у тебя там будет чисто и пусто? Об этом,что ли, мы будем говорить, что ты бегаешь быстрее и запросто можешь менябросить…

— Да не буду я тебя бросать, Вилли, никогда не буду!

— Мигом бросишь. Ладно. Давай. Оставь меня. У меня жеесть перочинный ножик, со мной все в порядке. Буду под деревом сидеть, вножички играть. А ты совсем свихнешься на этом черном жеребце, что носитсякругами, да, слава Богу, теперь-то уж не понесется больше…

— Это ты виноват! — выкрикнул Джим и замолчал.

Вилли сжал кулаки.

— Ты, значит, хочешь сказать, что надо было дать этомумаленькому прохиндею спокойно превратиться в большого прохиндея и открутить намголовы? А может, надо бы и тебя пустить туда покататься и помахать мне ручкойна прощанье? А я бы, значит, помахал тебе, да, Джим?

— Уймись ты, — пробормотал Джим. — Позднотеперь говорить, сломана карусель…

— А как починят ее, так сразу прокатят назад старинуКугера, чтобы он помоложе стал да вспомнил, как нас звать. И вот тогда онипридут за нами, эти бормоглоты, нет, только за мной придут, ты ведь перед нимиизвиняться задумал, ты же скажешь им, как меня зовут и где я живу…

— Я не сделаю этого, Вилли, — произнес Джимсдавленным голосом.

— Джим! Джим! Вспомни. В прошлом месяце проповедникговорил: всему свое время, сначала одно, потом — другое, одно за другим, Джим,а не два за двумя, помнишь?

— Всему свое время, — тихо повторил Джим.

И тут до них донеслись голоса. В полицейском участкеговорила женщина, а мужчины что-то отвечали ей.

Вилли быстро кивнул Джиму, они пробрались через кусты и,подкравшись к окну, заглянули в комнату.

За столом сидела мисс Фолей, напротив — отец Вилли.

— …в голове не укладывается, — говорила миссФолей, — подумать только: Джим и Вилли — грабители! Надо же, в домпробраться, взять, удрать!

— Вы точно их видели? — тихо спросил м-р Хэллуэй.

— Я закричала, и они посмотрели вверх, а там — фонарь…«Она молчит про племянника, — подумал Вилли, — и дальше молчатьбудет. Видишь, Джим! — хотелось крикнуть ему. — Это — ловушка!Племянник специально поджидал нас, чтобы в такую заварушку втянуть! А там ужневажно будет, что мы кому про карнавалы с каруселями рассказываем. Хотьполиция, хоть родители — никто не поверит!»

— Я не хочу никого обвинять, — продолжала меж теммисс Фолей, — но если они не виноваты, то где же они?

— Здесь! — раздался голос.

— Вилли! — отчаянно прошептал Джим, но было ужепоздно.

Вилли подпрыгнул, подтянулся и перескочил через подоконник.

— Здесь, — просто сказал он.

Они неторопливо шли домой по залитым луной тротуарам.Посредине — м-р Хэллуэй, по бокам — ребята. Уже перед домом отец Вилливздохнул.

— По-моему, не стоит тебе, Джим, нарываться нанеприятности с твоей матушкой посреди ночи. Давай, ты ей утром расскажешь, а?Ты, надеюсь, сможешь попасть домой по-тихому?

— Запросто! — фыркнул Джим. — Глядите, что унас есть…

— У нас?

Джим небрежно кивнул и отодвинул со стены густые плетидикого винограда. Под ними открылись железные скобы, ведущие прямо к подоконникуДжима. М-р Хэллуэй тихо засмеялся, но внутри содрогнулся от внезапной остройпечали.

— И давно это здесь? Впрочем, ладно, не говори. У меняв детстве такие же были, — добавил он и взглянул на затерянное в зелениокно Джима. — Здорово, конечно, выйти попозже… — Он остановил себя. —Но вы не слишком поздно возвращаетесь?

— Да нет. На этой неделе — первый раз после полуночи.М-р Хэллуэй поразмышлял немножко.

— Полагаю, от разрешения никакого удовольствия бы небыло, так? Еще бы! Тайком смыться на озеро, на кладбище, на железную дорогу илив персиковый сад…

— Черт! Мистер Хэллуэй, и вы, что ли, тоже, сэр?..

— Еще бы! Но только — чур, женщинам ни слова. Ладно.Дуй наверх, и чтоб до следующего месяца про эту лестницу забыть!