– Андрей, пусти нас с Гришей вперёд, а то хреново нам.

– Чё так? Живот придавило? Боишься не успеть?

– Хуже. Так набрались, что можем шмякнуться прямо по дороге.

– Садитесь тройкой. Серёга тоже пузо почесать хочет. Поляну нашу видишь?

– Да. Есть. Принято.

– Жихарь, за мной на коробочку!

А мне садиться на брюхо нельзя – могу убить Бура. В каком состоянии машина за бронекапсулой, не знаю. Судя по откликам на рули – в поганом. Хорошо хоть шассики на замки встали. Во всяком случае, две зелёные лампочки и выпрыгнувшие на крыльях красно-белые «солдатики» говорят об этом[45].

Сажусь первым… Почти на холостом. Падаю. Прибрать газ. Выравнивание. Теперь поднять нос… А вот он ни фига не хочет подниматься… Не-ээ. Поднимается. Я ж так через всё поле проскочу… Ещё выше нос… Просадка машины, касание… Отскок… Повело влево… Педаль! Тормоза… Снова грохнулись… Катимся. Хорошо хоть в сторону от людей и нашего городка. Клонит машину. Стиснув зубы, тащу «шестёрочку» не только педалями, но и штурвалом… Тормоз, тормоз… Теперь зажать и держать. Хвост стал подниматься – бросай. Ещё раз тормоз… Всё время «Ил» клонит в левую сторону. Зацепил крылом грунт, и машину рывком развернуло. Всё… Встали… Посадочка, мать-перемать. Как там мой защитник? Живой? Сдвинул колпак назад и приподнялся на кресле. Перегнулся к стрелку. Блин, я чего, его при посадке приложил? Вон, только шлемак торчит, сам весь в корпус залез. Ладно, сейчас его «чёрные души» оттуда вытянут. У меня нет ни сил, ни желания.

Нас подцепили к трёхтонке и начали буксировать к капонирам. Со своего места увидел, как суетится народ возле лежащих в разных концах поля машин Колосова и Сотника. Что там с мужиками – узнаем потом… Вроде бы как сели удачно. На ВПП зашла пара комэска. Ребята тоже садились с трудом. Машину Юрки вообще крутить начало. «Семёрку» Андрея на пробежке качало с крыла на крыло, и было видно, как он старается её удержать.

Всё. Теперь мы все на земле…

Развернулся – отжался на руках и вынес сразу две ноги за борт. Одно плохо – парашют на попе центровку сбивает. Прыг на крыло – два шага и прыг на землю. Устоять на ногах мне помогла «шестёрочка», подставив мне свой пробитый борт под плечо.

Наверху копался Мишка, помогая вылезти стрелку из корпуса. Игорёк придерживал лесенку снизу и тоже с тревогой посматривал вверх.

– Мишка! Его что там? Зацепило? Подавай сигнал медикам…

– Сейчас вылезем…

– Да чего вы там копаетесь?

– Не торопи!

– Его ранили? Да?

– Да погоди ж ты!

Наконец Бур начал спускаться по нашему «трапу». Потом встал передо мной и попытался начать докладывать.

– Всё, Устин Борисович, расслабься.

Защита стрелка в этом полёте приобрела дополнительное художественное оформление в виде глубокой полосы на груди. Ещё две блестящие царапины прочертили наш самодельный шлем. Забрало уцелело. Бур поднял его и почему-то виновато посмотрел на меня.

– Товарищ младший лейтенант, разрешите доложить. Атаки вражеских истребителей отбиты. Боезапас закончился. У нас есть повреждения – по нам попадали зенитки, а ещё ихние самолёты…

– А сам ты цел? Мишка, Игорёк, разоблачайте его скорее, может, у него кровотечение.

– Сам цел. Только…

– Только что?

– Только я ваши леденцы потерял… – виновато ответил стрелок.

Тут я и мой верный экипаж «проглотили по смешинке». Это нервное. Мне – компенсация за вылет, а парням – за ожидание. Ребята со смехом стащили с Бура кирасу и шлем, затем помогли снять мокрую от пота безрукавку. А после того как стащили с него подшлемник, наше веселье постепенно угасло. Перед нами, виновато переминаясь, стоял молодой парень, почти пацан, с мокрым вихром… Мокрым седым вихром.

Этот вылет обошёлся нашей эскадрилье в одну потерянную машину – Сашка, ведомый Колосова, при приземлении не сумел спасти свой «Ил». Хорошо, что хоть сам успел выскочить и отделался только опалёнными ресницами и бровями. После возвращения от подобравших нашего парня танкистов Пятыгина срочно забрал к себе наш медик. У танкачей ему намазали рожицу каким-то коричневатым вонючим составом. «Благоухал» он в основном камфарой и ещё чем-то аптечно-лекарственным. Бородулин одобрил действия бронефельдшера и сказал, что «стальные» мужики знают толк в ожогах и их лечении.

«Десяточку» Якименко ещё оставалась надежда отремонтировать. Сам Санька получил в плечо сквозное ранение осколком и множество ссадин при посадке. А вот его стрелок – молоденький ефрейтор из БАО погиб в своём первом боевом вылете. Наша самодельная кираса не смогла выдержать 20-мм снаряд MG‑151. Огневую точку «десятки» разбило, ШКАС навсегда вышел из строя. Машина до хвоста была залита кровью стрелка. Как будто кто-то макнул полотенце и щедро провёл им от кабины до хвостового дутика.

Повреждения моей «шестёрочки» оказались приличными, но не фатальными. Мишка, исполнив очередной скетч в стиле Равшана и Джамшуда, пообещал всё привести в порядок за пару дней. Толик вернулся из санчасти и продолжил работать в составе экипажа. Полагаете, что тот памятный вылет убавил его желание выполнять обязанности стрелка? Ничуть не бывало. Только теперь, когда проходило обсуждение полётов или стычек, его лицо становилось злым, а прищуренные глаза словно смотрели в прицел.

Узнав через некоторое время, что в налёт на аэродром я специально взял зелёного пацана, чтобы не подставить «своих», Мишка, отведя меня подальше ото всех, обложил матюками на двух языках и потом почти трое суток не разговаривал. Если я к нему обращался, он надевал маску Всевластного и Блистательного Эмира и в лучшем случае только шевелил одной из бровей – левой или правой в зависимости от стороны, с которой я подходил. Ну и ладно, тоже мне, красна девица, обиделся он, видите ли! Но в глубине души я чувствовал свою вину, что не сказал ему всё с самого начала.

Наш доблестный Бур решил после полёта, что уже состоялся его перевод в состав ШАПа. После того как его взводный объяснил ему ошибочность данного предположения, Устин Борисович начал доставать Храмова, Чернова, комиссара нашего полка и своё командование требованиями перемещения в лётный состав. Чернов сбагрил проблему начальнику штаба. Пожилой майор, командовавший до войны аэроклубом, которого и так замучили все и со всех сторон, объявил Устину Борисовичу, что речь о переводе можно будет вести только после выполнения десяти прыжков с парашютом и сдачи зачёта по стрельбе из ШКАСа в движении. Представляете, что испытал наш штабник (в смысле пилот штабного – связного самолётика), когда, рванувшись выполнять срочное поручение, обнаружил во второй кабине своего «У‑2» Бура с парашютом, который он увёл с места стрелка «шестёрочки», твёрдо считая вверенным ему имуществом? При этом Устин Борисович с лёгким раздражением отметил, что пилоту всё равно надо дальше лететь, а он выпрыгнет над полем и потом вернётся в расположение. В результате Буру устроили «лёгкий товарищеский втык», объяснив, что самодеятельность хороша только для клуба и в качестве «художественной». Пилот штабной «ушки» в конце «разборок» высказал разумное замечание, что отругать парня надо, но идея летать со стрелком ему понравилась.