Андрей Левицкий: При мне Юрий Любимов выговаривал Александру Цуркану, когда тот смотрел на него исподлобья, недовольный каким-то решением режиссера. Любимов тогда совершенно ровным тоном произнес: «Саша, не нужно тут на меня скрипеть зубами. На меня не такие скрипели! Володя Высоцкий — и тот ничего не мог сделать!» Кстати, с Высоцким Любимов соотносил все и всегда. Мы, следующее поколение, пришли в Театр на Таганке — и часто слышали сравнения того или иного явления именно с Высоцким! Думаю, что для Любимова было очень важно, что Высоцкий — прежде всего великий поэт.

Александр Цуркан: Любимов доверял Высоцкому как личности, уважал его, ценил, можно даже сказать — обожал. Знал, что Высоцкий — как истинный мастер, как Микеланджело! — уберет лишнее из роли и сделает именно то, что нужно. Высоцкий был актер, блестяще владеющий формой и умеющий наполнить все энергией, содержанием на сцене. У Любимова ты должен каждую секунду жить. А на главной роли — ты просто все должен отдать! Любимов был безумно требовательным. Так был устроен мир Таганки — именно по этим законам: полная самоотдача, предельная искренность, безукоризненное владение профессией.

Максим Замшев: В театре Высоцкий, несомненно, сыграл очень многое. Любимов понимал, какое дарование перед ним. Может быть, он был не таким уж тонким актером, но вот этот его прямой порыв, человеческая энергетика, внутренняя сила — она и по сей день видна во всем, что он делал, в каждом жесте и движении.

Сны про то, как выйду, как замок мой снимут,

Как мою гитару отдадут…

Лариса Лужина: Высоцкий к нам часто приходил домой, когда мы с мужем Лешей Чердыниным жили на улице Удальцова. Наша двухкомнатная квартирка располагалась на десятом, последнем этаже. Володя мог приехать и днем, и среди ночи. Помню, как он песни у нас пел. Как исполнял «Порвали парус» и «Спасите наши души!» Володя никогда не мог петь вполсилы. Он полностью выкладывался, даже если перед ним был не большой зал, а всего несколько человек сидело в комнате. Даже нам двоим с мужем — он пел «на разрыв аорты»! Если он что-то делал, то никогда не халтурил. Все было не просто так, между делом, а на предельно натянутом нерве. При этом каждая песня еще являлась и мастерски сыгранной в актерском плане!

Лариса Лужина: Помню, было лето — у нас лоджия открыта. А под нами жили две старушки, лет под семьдесят. И они не понимали, почему кто-то ночью орет благим матом. Они же тогда не знали про Высоцкого абсолютно ничего. Считали, что мы там просто выпиваем и буяним. И поэтому-то у нас там шум, гам, песни, крики. На меня даже подали заявление в товарищеский суд, в кооперативе. И меня потом осуждали, стыдили… Даже выговор вынесли какой-то. А я оправдывалась: никто не пьет, не буянит, не хулиганит — это просто актер, Володя Высоцкий, он всегда так надрывно поет.

Лариса Лужина: Интересно, что потом прошло какое-то время — всего пару лет где-то — и Володя стал вдруг очень популярен: стал часто выступать с концертами, его магнитофонные записи везде ходили, пластиночки маленькие даже стали появляться. И эти две старушки уже сами ко мне приходили: спрашивали, нет ли у меня пластинки Володи Высоцкого.

Константин Кедров: Первые выступления Высоцкого пошли в основном по закрытым Научно-исследовательским институтам. Они его к себе очень часто приглашали: в эти академические городки, в ядерные институты и так далее. А им разрешали, но не всегда: где-то запретят, где-то разрешат. Так со сталинских времен повелось: когда Берия стал «хватать» физиков, Сталин приказал: «Физиков не трогать! Они бомбу делают!» Поэтому такое к ядерщикам имелось послабление.

Валерий Минаев: Высоцкому повезло поймать особую волну, даже оседлать ее. Все-таки 60-е годы — это время, когда стали появляться неформальные исполнители-барды. Не думаю, что Высоцкий как-то специально пытался подстроится под эту новую волну. Скорее она стала для него родной, естественной — он нашел в ней свое место. Ему не нужно было под что-то подстраиваться: это была «его эпоха» — и он очень органично в нее вписался.