Он показал на рукоятке своего ножа сокола, вырывающего когтями и клювом глаза слона, который защищается от индийцев, окруживших его со всех сторон.

— Эта резьба — напоминание о происшествии, случившемся в то время, когда я был в Индии. Лорд Черчилль, президент Ост-Индской компании, постоянно раздражал меня, когда твердил: «Нет ничего опаснее охоты на слонов». — «Хотите пари на тысячу гиней, — сказал я ему, когда мне надоело слушать одну и ту же песню, — что на своей лошади, не трогаясь с места, я сделаю любого из ваших слонов смирнее кошки?» Благородный лорд согласился. Впрочем, когда же англичанин отказывался от пари, как бы нелепо оно ни было? Я немедленно выписал из Африки несколько соколов, где охота с этой благородной птицей еще не совсем исчезла. Моя птица, на чучеле слона натренированная выклевывать глаза этому животному, легко одолела великана. Ослепленный слон побежал, а потом упал. Его добили выстрелом в ухо. Я выиграл тысячу гиней у лорда Черчилля. Кроме того, мне достались бивни убитого слона. На одном из них тамошний художник вырезал барельеф с подвигом сокола и мой фамильный герб. Внизу подпись лорда Черчилля.

Закончив рассказ, маркиз показал гостям подпись лорда… вырезанную два часа назад этим бесстыдным хвастуном. Император жестом приказал, чтобы ему подали нож, взглянул на него и произнес:

— Господа, владеющие этими ножами должны владеть шпагой. Надеюсь, вы продемонстрируете это нам на поле боя, если наши враги навяжут нам войну.

Он встал. Это был сигнал для всех. Все присутствующие тотчас вскочили на ноги. Затем Наполеон милостиво улыбнулся всем приглашенным, после чего вернулся в свои апартаменты в сопровождении семейства и ближних сановников.

Обед закончился. В полночь император и императрица давали придворный бал.

Вернувшись к себе, Жорж и Фоконьяк переоделись и поздно вечером появились на балу. Все присутствовавшие повернулись к этим знатным аристократам.

Как люди, привыкшие производить впечатление в обществе, маркиз и кавалер дружелюбно улыбнулись некоторым из придворных, после чего направились засвидетельствовать свое почтение принцессе Полине, которая в отсутствие императрицы, появлявшейся в середине бала, выступала в роли хозяйки.

Герцогиня приняла их поклоны с очаровательной улыбкой, чтобы кавалер забыл холодный прием, оказанный ему за обедом.

— Мне сказали, — начала она, — что сегодня утром вы были в Магдаленском замке, месте преступления Кадруса.

— Действительно, герцогиня, мы с маркизом де Фоконьяком из любопытства ездили туда утром.

— Говорят, что с племянницами барона де Гильбоа разбойники поступили очень жестоко.

— Мы этого не видели.

— В самом деле? Тем лучше. Это заставило бы меня презирать Кадруса, которого я очень уважаю за его великодушное обращение с жертвами. Это идеал разбойника.

Жорж вздрогнул.

— Вы такого высокого мнения об том разбойнике? — удивился он.

— Это герой-преступник, — продолжила она, смеясь. — Он вызывает восхищение даже у самых добродетельных людей. Говорят, что племянницы барона де Гильбоа приедут на бал, — добавила она.

— Ах вот как! — сказал Жорж каким-то странным тоном.

Герцогиня это заметила.

— Вы знаете этого господина? — спросила она.

— Немножко, — ответил Жорж. — Пару раз имел честь с ним говорить.

— А с его племянницами? — поинтересовалась молодая женщина.

— Я никогда не был в Магдаленском замке и видел их мельком. Впрочем, поговорить с ними было бы довольно затруднительно. Как говорят, барон де Гильбоа как любящий дядя и опекун окружил своих племянниц такой стеной забот, что до сих пор никто не смог с ними познакомиться. Так что я не могу судить о достоинствах этих молодых особ, которых, впрочем, находят очаровательными.

— И это не преувеличение, — подтвердила герцогиня. — «Очаровательными» — выражение слишком слабое, их следовало бы назвать красавицами. Особенно для охотников за приданым, поскольку у одной из них, Жанны Леллиоль, не менее тридцати миллионов. Другая, Мари де Гран-Прэ, правда, не так богата, но зато у нее большие черные глаза, которые лучше любого приданого.

Кадрус попытался было отойти в сторону.

— Постойте, — сказала ему герцогиня. — Вон барон де Гильбоа. Его племянницы займут эти два свободных кресла. Я обещала быть их покровительницей при дворе. Останьтесь, кавалер де Каза-Веккиа, и вы, маркиз. Я с удовольствием представлю вас двум моим протеже.

Жорж и Фоконьяк не могли отказаться от такого счастья. Они встали несколько позади герцогини и ждали молодых девушек, которые шли по залу.

Придворные во все глаза смотрели на них. Все любовались этими прелестными созданиями, которые одновременно контрастировали и гармонировали друг с другом. Обе были в белых платьях. Одна обещала любовь со всеми ее восторгами, другая — страсть со всем ее пылким упоением. Никогда прежде закон единства противоположностей не проявлялся столь ярко. Краснея, они подошли поклониться герцогине де Бланжини, которая усадила их возле себя и пыталась развеять волнение, вызванное их первым появлением в свете. Когда они немного осмотрелись, герцогиня представила им маркиза и кавалера.

— Два неразлучных друга, — произнесла она. — Одному из них я буквально обязана жизнью.

Смущенные девушки ничего не ответили. Жанна покраснела, когда ее взгляд встретился с взглядом Жоржа. Герцогиня поразилась ее волнению и спросила себя, верно ли она поступила, представив их друг другу. Эта хорошенькая молодая девушка и этот красивый молодой человек уже знакомы… Они понимали друг друга с первого взгляда… Она почувствовала досаду, которую, несмотря на всю свою светскость, ей так и не удалось скрыть.

Маркиз де Фоконьяк заметил неладное и поспешил на выручку. В этот момент раздались первые звуки танца, модного в то время, — нечто среднее между вальсом и кадрилью. Благородный маркиз чуть не до земли поклонился Мари де Гран-Прэ.

— Могу я иметь честь быть вашим первым кавалером на вашем первом балу при дворе его величества императора?

Хорошенькая брюнетка подала свою руку в знак согласия. Жанна ответила согласием Жоржу, который, в свою очередь, ангажировал ее, однако ее глаза спрашивали разрешения у герцогини, которая дала его легким кивком головы.

Когда танец кончился, Жорж отвел на место Жанну, лицо которой радостно сияло. Герцогиня не могла скрыть какого-то необъяснимого раздражения. Жанна инстинктивно угадала неприязнь к себе со стороны своей покровительницы. Тогда она решила, что называется, встать в оборону. Герцогиня, чувствуя совершенную ей ошибку, старалась искусной лестью преодолеть недоверие Жанны, которую она хотела расспросить.

— Искренно поздравляю вас, милое дитя, — сказала она девушке. — Вы восхитительны. Впрочем, — прибавила она, — надо сознаться, что у вас был прекрасный кавалер.