Артур подскочил, как сероухий заяц, почуявший самку:

– Я найду дорогу, не волнуйся.

Мэрлин не успел раскрыть рта, как мальчик исчез в густой листве тиса. Доковыляв до озера, он нашел Артура в традиционной для него позе – стоя на коленях, лицо опущено в воду. Как долго его подопечный находился в таком положении, старик не знал, но после его прихода, судя по перемещениям солнца, Артур вынырнул через два – два с половиной часа.

– С таким талантом и море можно пересечь по дну, – пошутил старик, начав уставать от ожидания.

– Океан, – невозмутимо поправил его ученик. – Хочешь знать, что это за озеро?

– Рыбы нашептали, – усмехнулся Мэрлин.

– Его сделал Уртрр, – Артур пристально посмотрел на учителя.

– Кто это, Уртрр? – удивленно спросил Мэрлин, снова уловив знакомые урчащие нотки в этом слове.

Артур не стал объяснять, а просто продолжил:

– Он установил связь с Землей, протянул нить, атом к атому, из материи Арктуруса, имя ей – склибрр. Когда вся материя перетекла сюда, образовался кратер. Меч, о котором ты мне рассказал, – это склибрр.

Обомлевший, оглушенный Мэрлин только и смог вымолвить:

– Как называется меч, Экскалибур?

– Пусть так, – ответил Артур, – веди меня к нему.

– Зачем тебе это, мальчик? – изумлению старика не было предела.

– Связь с домом, веди, – коротко бросил Артур.

Трогай, мой удивительный путник, не останавливай время, не ищи под ногами ручья или лужи – нам, земным существам, в какие воды физиономию не опускай, все одно: мокро и хочется на воздух. Слишком молод род наш, чтобы управлять кодами стихиалей, слишком юно сознание, чтобы распределять себя по мирам. Посему продолжим свой путь далее и подтянем в него историю об Артуре, короле.

Склибрр растекся в каменной глыбе, заполнив собой все поры, все межклеточное и межатомарное пространство, ибо обладал размерами элементарных частиц гораздо меньше земных, не потеряв только форму рукояти меча, торчащую снаружи. Хилый подросток с полупрозрачной кожей и синими прожилками вен на тощих руках вытянул Экскалибур на свет божий двумя пальцами – арктурианская материя подчиняется только арктурианцу, соединяясь с сознанием, не подверженным коррозии страха, жестокости, злобы и власти. Вибрация материи и сознания синхронизирует орудие и владельца – задумайся над этим утверждением, всяк любитель погреть ладонь об эфес.

Кто присутствовал при сем, тут же преклонили колени и признали в мальчике своего короля, поскольку телесная недостаточность с лихвой компенсировалась могучей энергетикой, излучаемой юным Артуром.

Солнце, что было над головой твоей, одинокий путник, начинает слепить глаза, приближая завершение дня. Ты все чаще оборачиваешься, но за спиной равнины Логреса и пустая дорога, всадника пока нет, а раз так, поговорим о том, что же это за явление такое – король Артур.

Скачи на запад, мой друг, время покопаться в сути, а она проста – минуло четыре земных века после схождения на планету Иисуса Христа, сына Божьего, жертвы высшего, великий опыт спасения и разрядки. Вся Вселенная следит за этим экспериментом, и вот ближайшая к миру Солнца сфера Арктурус решает, что миссия Христа бессмысленна и не дает ответа на вопрос о процентном выживании света во тьме. Арктурус отправляет на Землю голограмму Уртрра, Артур – его сын. Аналогия пряма, иные задачи. Иисус, сын Божий, окружил себя двенадцатью учениками, что стали во главе учения Христа. Король Артур учредил круглый стол с двенадцатью рыцарями, по сути, своими апостолами. Их задача – привнесение в земной мир основ справедливости (в арктурианском понимании).

В окружении Иисуса, сына Божьего, есть важное явление – предательство, осуществленное падшим ангелом Иудой. Его миссия – через свой поступок просветить такую важную истину, как прощение. Подле Артура оказывается свой падший – Ланселот, зерно его фрондирования – жестокость.

Арондайт – противоположность Экскалибуру, он не оставляет живых, раненый им не излечивается, будучи им же и добитым. Его материал – это арктурианская антиматерия, хвост склибрра, пришедший на Землю.

Ланселот – пример недопустимости жестокосердия, даже во имя справедливости.

Внимательный слушатель, пусть и зевающий в седле (время-то к ночи), напомнит: «Но Ланселот – сын земных родителей. Как же меч из чужой материи подвластен ему?»

Не смотри на меня победоносно, оглянись, темная фигура всадника, спешащего в сумерках к тебе, сам король Артур, он и ответит на этот вопрос.

Четверть часа спустя, уже в темноте ночи, любопытного путника нагнал одинокий рыцарь в полированных до лунного блеска латах, пурпурной дорожной накидке, с притороченным к седлу знаменитым Экскалибуром.

– Приветствую тебя, король Артур, – сказал спешившийся странник, почтительно склонившись в поклоне.

– Приветствую и тебя, незнакомец, прятавший свое лицо в ивах у озера, – ответил Артур, так же почтительно наклонив голову, при этом не покидая седла.

– Я спешу, – продолжил он, – но вижу в твоем сердце вопрос, не столько мучающий твой ум, сколько тешащий самолюбие. Впрочем, право вопрошающего не получать ответа, а знающего ответ – не давать его, но ты на земле гостеприимного Логреса, и я помогу тебе. Арондайт формировали из антиматерии, его вибрации близки к жестокости, злобе, хладосердию. Ланселот принял для себя эти качества как возможные и довел их до совершенства с помощью антимеча. Всяк стоящий на пути Ланселота уже мертв, ибо мертв сам Ланселот, первым ставший на пути у самого себя. Теперь ты, посвященный во все таинства моего королевства, покинь эти земли самой короткой дорогой.

Он показал рукой направление, чуть правее от основной дороги:

– Держись все время вон той яркой звезды, вдвое удлинив ручку ковша Медведицы.

– Это Арктур? – спросил путник, запихивая ноющее от долгого путешествия тело снова в седло.

Король Артур улыбнулся, но ничего не ответил. Пришпорив Канрита, он растворился в темноте своего времени – посланец, исследователь, легенда.

Силен морской прибой

И спросит берег, тот, что камня крепче:

– Ну сколько раз тебе прийти

И откатиться в вечность,

Чтоб гладким сделать острый угол мой?

Прибой ответит новою волной:

– С тобой обручены навек, друг мой.

Не бойся,

Сокрою лик твой пенною фатой,

А ты моей слезой умойся.

Власть не испортила его, в отличие от тех, кого судьба подвела вплотную, и кто прикосновением своим неизгладимые следы оставил на теле артефакта, представ в двоякой роли и создателя, и слуги. Тот, первый, чьи руки ковали наконечник, не ведал уготованного пути своему творению: он был рабом и, как всякий невольник, занимал свои мысли грезами о свободе, чего бы ни делали при этом руки.