– Возьми мой кубок, Иисус, – Иуда резко подскочил и пододвинул чашу к учителю.

Иисус внимательно посмотрел на Иуду и, не приняв кубка, спокойно ответил:

– У каждого своя чаша, брат Иуда. Зачем предлагаешь Иисусу то, что принадлежит Иуде?

– Прости, учитель, мне не хочется пить, и я подумал: отдам тебе, как отдал сердце свое и жизнь, – Иуда взял кубок и поставил рядом с собой.

– Теперь верни, – сказал Иисус, – взять не могу ни сердца, ни жизни, ибо все отца, но кубок приму, – он засмеялся, – хотя он также числится во владениях его.

– Отчего поменял ты решение, учитель? – удивленно спросил Петр, запутавшийся с выполнением обязанностей виночерпия меж двух чаш.

– Оттого, брат Петр, что пустоты мира сего должны быть заполнены, иначе мир провалится в них, – Иисус показал взглядом ученику наполнить чащу Иуды.

– Мудрены слова твои, учитель, – подал голос Андрей, всегда заступавшийся за брата, – но неясны смыслы.

– Вкушай трапезу свою, брат Андрей, и вы, братия, не отрывайтесь от угощений, а я скажу вам притчу.

Было у хозяина два пса. Одного, холеного и добродушного, он держал возле главных ворот, а второй, голодный и злой, охранял задний двор, у черного входа. Однажды проходящий мимо путник спросил:

– Скажи, добрый человек, почему так несправедлив ты к одной из своих собак? Зачем закармливаешь и расчесываешь одну, а другая недоедает и спит в грязи?

Хозяин хитро улыбнулся и ответил:

– Тот, что подле главных ворот, встречает только друзей и родственников, он должен быть добр и приятен глазу, а пес на заднем дворе будет ждать воров и разбойников, и посему быть ему злым и страшным.

– Ты рассудил умно, – сказал тогда путник, – но не мудро.

– Где же в задумке моей увидел ты недочет? – обиделся хозяин.

– Сытый пес не будет лаять на своих, но отличит чужака, а голодного накормит чужак и станет для пса своим. Так и войдут в дом твой через угощение в пасти стража.

– О чем же притча твоя, учитель? – нарушил повисшую тишину Петр. – Не о двух же псах?

– О том, что не всегда очевидное очевидно, – коротко ответил Иисус и отломил хлеб.

Все последовали его примеру, вкушая вместе с пасхальными угощениями ароматы придвинувшейся ночи и раздумывая о неочевидности очевидного. Не притронулся к еде и питию только Фома: нахмурив лоб, он обдумывал каждое слово, но не видел ответа, рассматривал притчу со всех сторон, но не находил искомого. Наконец, не выдержав, он подошел к Иисусу и прошептал на ухо:

– Учитель, не разумею я притчу твою и по обыкновению своему, кое знакомо тебе, не верую в значимость истины, тобою повествованной. Разреши сомнения мои и утешь воспаленный двумя псами разум: не вижу я связи меж кубком Иудиным и словами путника.

Иисус, отложив хлеб, которого до сей поры еще и не вкусил, повернулся к Фоме и так же, на ухо, прошептал ему:

– Смотри, брат Фома, на кубок этот не земным взором, но в духе, а в духе то не медная форма, но сосуд души Иуды. И в духе ведомо мне, что задумал брат Иуда. Приняв сосуд и наполнив его прощением, спасу Иуду, не дам его душе погибнуть.

– Чего же решил сотворить наш брат, что тебе, учитель, надобно спасать его? – спросил пораженный Фома так, чтобы никто не услышал.

– О том поведаю вам, братия, но позже, – ответил Иисус и, подняв кубок Иуды, отпил из него.

Фома вернулся на место, сунул в рот кусок лепешки и, задумчиво двигая челюстями, отрешенно уставился на зажигающиеся в темнеющем небе звезды.

Сколь млады души наши, думал он, коли неведомо нам многое и зрим мы только перед собой, не далее трапезного стола.

Иисус же в эту минуту припомнил контракт, заключенный с отцом, по которому его кураторство над планетой начиналось со схождения в теле физическом и той жертвой, к которой его подводил сидящий по правую руку Иуда. Над беднягой висел свой контракт, и решиться на него душа не соглашалась долго. Надобно бы поведать ученикам, что каждая душа перед воплощением на Землю вручает мне свой сосуд (голограмму) на хранение, ибо знает, какие тернии ждут ее, воплощенную, но непозволительно истине этой открытой стать сейчас.

Иисус ласково посмотрел на Иуду, затем обвел взглядом учеников, и снова отхлебнул из кубка.

Назовут его Граалем, хотя Грааль есть небесное хранилище всех сосудов, и будут искать его вечно, хотя сами пребывают в нем вечно же. Иисус поставил чашу на стол:

– Братия, возблагодарим Отца Небесного за этот прекрасный вечер и чудесный стол, объединивший тринадцать чаш, коим стать одним целым. Прошу вас, молитесь со мной и подле меня о страданиях, что ждут учителя вашего, а позже и вас. Соединим же все, что осталось в чашах наших в одну, ибо стало вино кровию моей.

Голос Иисуса затих, он был один. Иуда, получивший мякоть признания, не смог усидеть за столом и покинул вечерю, остальных сморило вино и тяготы дня – все спали.

«Безмятежны, как дети», – думал учитель, мысленно прощаясь с каждым из своих учеников. Предначертанное неотвратимой волной сжимало время, надавливало на пространство и проявляло то очевидное, что мгновение назад было неочевидным.

Иоанну, затихшему на плече у Петра, приснился сон – вечеря закончилась, все разошлись, за столом остались только двое: он и Иуда.

– Брат Иуда, – обращается Иоанн к сотрапезнику, – а ведь чаша учителя, что отдал он тебе, осталась пуста. Ты не наливал вина в нее, да и вообще, не притрагивался к кубку и смотрел на него не как на посуду, а словно видел огонь пылающий.

– Что же с того? – спрашивает, криво улыбаясь, Иуда.

– А то, – отвечает Иоанн, – что мир не терпит пустоты, так сказал учитель.

– Не думаешь же ты, брат, что весь мир теперь провалится в разверзнутую пасть этого кубка и сгинет там, – усмехается Иуда.

– Весь мир провалится в пустоту, когда таких кубков соберется достаточное количество, – говорит Иоанн, тревожно поглядывая на Иуду, – так сказал учитель.

– Вера твоя слаба, брат Иоанн. Бог не оставит сына своего, чаша его не пребудет пустой. Назначен уже виночерпий Христов, Иосиф из Аримофеи, чаша Иисуса наполнится кровию Иисуса из его рук, ибо токмо кровь Христа, а более ничего, не останется от тела Его.

– Что же такое говоришь, брат Иуда, да будут лета учителя долгими, а язык твой поганый пусть отсохнет, дабы не произносить более слов таких, – кричит во сне возмущенный Иоанн.

– Предначертанное свершится с каждым из нас, – твердым голосом произносит Иуда, и Иоанн просыпается от увиденного и услышанного кошмара на мокром от слез плече Петра.

Рядом, опустив голову на руки, сидит Иисус – он молится с закрытыми глазами. Иоанн облегченно вздохнул и с улыбкой прошептал:

– Учитель…

Иисус прервал молитву и повернулся к ученику. Выражение его лица испугало Иоанна – нет, это не была искаженная мукой гримаса, не мертвенная бледность увидевшего близкий конец, не сводящая скулы обида на не понявших и предавших. Лик Иисуса был обычным, таким, как его привыкли видеть последователи, но глаза смотрели как будто бы внутрь себя, созерцая нечто, не имеющее отношения к земной суете.