– Нет. Я работой был занят.

– А вы кем работаете?

– Я фрилансер, – Рохваргер разглядывал свои кроссовки. – Волка ноги кормят.

– А она вам вечером не звонила?

– Нет, она была в курсе, что у меня встреча по поводу возможной работы.

– Вы ведь в ЦУМе прежде работали? – спросил Гущин, проверяя прежнюю информацию. – В каком бутике?

– «Луи Виттон».

– В дорогих магазинах сокращают персонал.

– Я сам ушел, – Егор Рохваргер с вызовом глянул на Гущина. – Насчет пятницы я глубоко сожалею, что поставил свои интересы… работу выше… наших с Викой отношений. Если бы мы встретились с ней, она бы… короче, она бы домой в ту ночь не поехала. И осталась бы жива.

– Но вы не встретились. А она сидела в баре «Горохов» и заливала тоску крепкими коктейлями.

– Бабы выпивают. Я сам бары люблю. Не мне ее осуждать.

– Вика не делилась с вами – может, ей кто-то угрожал? Были какие-то звонки или мейлы?

– По поводу ее матери там что-то было, какая-то свара… она же это… «избушка-зимовье во мраке лесном». Я сначала даже не поверил, когда Вика сказала, что она ее дочь. Я думал, Первомайская давно умерла.

– По телевизору все последние месяцы хайп о ней по поводу ее столетнего юбилея.

– Я не смотрю телевизор. Кто вообще сейчас его смотрит, кроме пенсионеров?

– Но о том, что похороны на Донском, вы же из телевизора узнали. И по поводу их убийцы – сами же сказали.

– Я сначала новость прочел в интернете. Не поверил – думал, утка. Пришлось новости включить. Я и до сих пор верю в ее смерть с трудом.

– Где вы находились в пятницу вечером с девяти до полуночи? – сухо спросил у него Гущин. – Что за работа в ночное время?

– Вы что, алиби мое хотите проверить?

– Да, хочу.

– У меня его нет, можете так себе и записать. А где я был и с кем – это вас не касается.

– Мне нужны ваши адресные данные и телефон. Мы опрашиваем всех знакомых семьи. Вас вызовут к следователю.

Егор Рохваргер продиктовал номер своего мобильного. И затем назвал адрес – Мичуринский проспект.

– Я живу на съемной квартире.

– А ваши родители?

– Я сирота.

Гущин смотрел ему вслед. Подошла Катя – Герман Лебедев тоже уехал. Они обменялись новостями по поводу бесед со знакомыми покойных. Гущин достал из кармана блокнот и сверился с записями.

– Не тот номер, по которому Виктория названивала из бара. Она в тот вечер звонила не Рохваргеру, а кому-то другому. Оба любовника пришли отдать последний долг своим пассиям. В общем-то, это нормальная реакция нормальных людей – прийти на похороны.

– Герман Лебедев сам не свой, – сказала Катя. – Он меня, кажется, даже не слышал.

– А этот паренек держался дерзко. Но вроде как тоже в меланхолии. Я думал, мы ноги собьем, устанавливая, кто такой этот Егор из бара. А все так легко вышло. Ну, знаем теперь, кто был любовником Виктории. И что? Ничего. Они жили замкнуто. Круг общения очень узок.

– Лебедев выгораживал свою бывшую пассию Аллу Ксаветис. Федор Матвеевич, тут все как-то обрывается. Все следы. Невольно я… я к мысли склоняюсь, а что, если версия Титова – самая простая и самая настоящая, истинная?

Гущин молчал.

– А что там с судмедэкспертизой? – спросила Катя. – Их уже похоронили. А выводы как же, заключение?

– Все подтвердилось, как и было установлено первоначальным осмотром. Двое застрелены, у Первомайской смерть вследствие черепно-мозговой травмы. У Виктории в крови большая доза алкоголя. Она была в стельку пьяна, когда убийца в нее стрелял. Могла и звуков взлома с террасы не услышать в таком состоянии. Да, еще… внучка Анаис не беременна. Никаких признаков этого экспертиза не нашла.

Он снова умолк.

«Мимо… – подумала Катя. – Все, все мимо…»

– Если не любовники, не наследство, не деньги, не беременность нежелательная, тогда что остается нам, Федор Матвеевич? Снова он – Иван Титов.

Гущин и на это ничего не сказал.

– Или есть что-то еще. О чем мы пока не знаем, – тихо заметила Катя. – Может, и вообще никогда не узнаем.

На аллее кладбища показались Эсфирь Кленова и сиделка Айгуль. Они дольше всех остальных задержались возле могилы. Эсфирь тяжело брела, сиделка поддерживала ее под руку. Полковник Гущин подошел к ним. Катя слышала их короткий разговор – Гущин снова принес свои соболезнования и попросил Эсфирь в ближайшие дни наведаться в дом Первомайской в «Светлом пути». Там уже сняли печати полиции.

– Посмотрите, пожалуйста, еще раз сами, может, все-таки из дома что-то пропало, – просил Гущин. – Что мы, полиция, могли пропустить.

– Хорошо, я поеду туда. Мне надо заняться архивом Клавдии, ее рукописями и бумагами для Литературного музея, – согласилась Эсфирь.

Она отстала – они с сиделкой Айгуль, словно две скорбные Парки в черном, плыли по аллее Донского монастыря. Катя спиной чувствовала ее взгляд.

Эсфирь в этот момент вспоминала один каверзный и не совсем приличный домашний анекдот, который произошел за месяц до той роковой пятницы. Этот смазливый мальчишка Егор, по которому Вика просто с ума сходила и который попался в цепкие лапы полиции столь быстро, пытался угнездиться в их доме, словно дьявольский кукушонок в гнезде камышовки. Они приехали с Викой на его машине в «Светлый путь», и он даже поставил машину в их гараж. И они целовались и начали раздевать друг друга прямо в гостиной, не обращая внимания на присутствовавшую в доме Эсфирь (девочка Анаис гуляла допоздна в тот вечер, что случалось все чаще и чаще).

Эсфирь им ничего не сказала, но пошла в кабинет и доложила Клавдии о происходящем в гостиной. И та не заставила себя долго ждать. Она въехала в гостиную, где они уже совокуплялись, голые и ненасытные, позабыв, что для таких дел наверху существует спальня. Полностью игнорируя их, старых, проживших свой век, и весь тот домашний уклад, который царил в доме. Словно они – и Клавдия, и Эсфирь – уже были сброшены со счетов, словно они умерли, подохли. Словно их уже не существовало более в этом доме.

Клавдия въехала в гостиную на своем инвалидном кресле, словно на царском троне, гримасничая, потрясая иссохшими кулаками, распахнув свой домашний халат и почти наполовину стянув с себя памперсы, которые носила уже постоянно. Она сделала под себя – она дала им это увидеть, почувствовать. Весь смак. И лужу старческой мочи на ковре, и телесную вонь.

Они сразу вскочили как ошпаренные. Виктория заорала сиделке: «Она обгадилась, уберите за ней!»

Егор подхватил свои шмотки, вылетел на улицу и одевался уже там, на крыльце. Весь его пыл как ветром сдуло. Виктория забрала с камина початую бутылку, послала матери проклятие и пожелала: «Когда же ты наконец-то сдохнешь, освободишь меня?»