должно быть исключено на уровне отдельных государств, не может быть перенесено на уровень федерации с целью быть там подвергнутым своего рода замене, так что «часть экономических полномочий, сейчас обычно принадлежащих национальным государствам, не могла бы осуществляться ни федерацией, ни входящими в ее состав отдельными государствами». Это подразумевает, «что в целях жизнеспособности федерации роль правительства везде и во всем должна быть меньше» [Hayek, 1980 (1939), p. 266] (Курсив мой. – В. Ш.).

Что касается первого тезиса, то Хайек указывает, что при свободном движении «людей, товаров и капитала» вмешательство отдельных государств в дела рынка для поддержания собственных продуктов имело бы для федерации как единого целого более существенные последствия, чем те, которые она смогла бы выдержать. Государства – члены федерации не смогли бы проводить и собственную денежную политику: «Действительно, представляется сомнительным, чтобы в союзе с единой денежной системой продолжали существовать самостоятельные центральные банки государств; скорее всего, им пришлось бы реорганизоваться в нечто наподобие Федеральной резервной системы» [Ibid., p. 259]. Об остальном позаботится конкуренция, которая не позволит ни одному государству чересчур зарегулировать свою экономику: «даже такие законодательные меры, как ограничение детского труда или продолжительности рабочего дня, становится трудно осуществлять в отдельных государствах» [Ibid., p. 260]. Свобода перемещения внутри федерации государств осложняет процедуры налогообложения в пределах отдельных государств: чрезмерно высокие прямые налоги вынудят людей и капитал покинуть страну, а отсутствие пограничного контроля затруднит косвенное налогообложение многих товаров. С подобными ограничениями столкнутся также торгово-промышленные ассоциации и профсоюзы отдельных государств: «Как только границы перестают быть закрытыми и обеспечивается свободное движение, все эти национальные организации, будь то профсоюзы, картели или профессиональные ассоциации, утратят свои монополистические позиции, а значит, и способность контролировать в качестве национальных организаций предложение соответствующих услуг или товаров» [Ibid., p. 261].

Но почему же нельзя заменить на международном уровне то, от чего на национальном уровне следует отказаться ради сохранения единства федерации? Причина проста: в федерации государств разнообразие интересов значительно шире, а чувство общей идентичности, наоборот, слабее, чем в национальном государстве. Протекционистские тарифы для отдельных производственных отраслей требуют жертв со стороны всего общества в виде высоких цен. Для соотечественников это может быть приемлемым, но в рамках федерации воспринимается совершенно иначе:

Насколько вероятно, что французский крестьянин готов будет платить больше за свои удобрения, чтобы помочь британской химической промышленности? Согласится ли шведский рабочий платить больше за свои апельсины, чтобы поддержать калифорнийского садовода? Или лондонский клерк будет готов больше платить за свои обувь или велосипед, чтобы помочь американскому или бельгийскому рабочему? Или южноафриканский шахтер – за свои сардины, дабы помочь норвежскому рыболову? [Ibid., p. 262 и далее].

То же относится и ко многим другим попыткам политико-экономического вмешательства: «Даже такие законодательные меры, как ограничение продолжительности рабочего дня, или обязательное страхование от безработицы, или охрана природы, будут восприниматься по-разному в бедных и в богатых регионах и могут в первых на самом деле приносить вред и вызывать резкое сопротивление со стороны той категории людей, которая в более богатых регионах этого требует и выигрывает от этого» [Hayek, 1980 (1939), p. 263]. Структурная однородность, обусловленная незначительным размером, общими национальными традициями и идентичностями, делает возможным серьезное вмешательство в социальную и экономическую жизнь – в более крупном (и потому более разнородном) политическом образовании подобное вмешательство было бы неприемлемым. Поэтому федерализация неизбежно означает либерализацию:

что французы или англичане доверили бы охрану своей жизни, свободы и собственности – короче, функции либерального государства – надгосударственной организации. Но чтобы они были готовы предоставить правительству федерации власть управлять их экономической жизнью, решать, что они должны производить и потреблять, представляется и невозможным, и нежелательным. Вместе с тем в федерации эти полномочия не могли бы быть оставлены и национальным государствам; следовательно, федерация, по-видимому, означала бы, что ни одно правительство не имело бы достаточных полномочий для осуществления социалистического планирования экономической жизни [Ibid., p. 263 и далее].

Довод, выдвинутый Хайеком, начинается с изложения экономических предпосылок для создания международного миропорядка и заканчивается перечислением причин, почему по-настоящему крепкая федерация государств обязательно должна придерживаться либеральной экономической политики[113]. Национальные государства, выступающие за мир, должны объединиться в федерацию; но это требует от них не только либерализации их собственных экономических систем, но и формирования самой федерации на изначально либеральных основаниях. Национализм должен быть преодолен одновременно с социализмом, а вместе с ними – и объединяющая их связь, столь опасная для демократии и правового государства [Ibid., p. 271]. Единственная разновидность демократии, которую таким образом можно выстроить, будет строго либеральной и уважающей свободу рынков, потому что только такая демократия может сохранить внутренний и внешний мир внутри федерации государств.

Если в международной области окажется, что демократическое правление возможно только в том случае, когда задачи международного правительства ограничены, по сути, либеральной программой, это лишь подтвердит опыт национальных государств, где с каждым днем становится все очевиднее, что демократия способна функционировать, только если мы не перегружаем ее и если большинство не злоупотребляет своей властью для посягательств на индивидуальную свободу. И все же, если цена, которую нам придется заплатить за международное демократическое правление, есть ограничение власти и сферы деятельности правительства, она, безусловно, не слишком высока, и все те, кто искренне верит в демократию, должны быть готовы ее заплатить [Ibid., p. 271].

Статья Хайека 1939 г. воспринимается сегодня как сценарий развития Европейского союза, и не только потому, что в риторической плоскости она апеллирует к теме мирного сосуществования. Европейская интеграционная политика послевоенного периода первоначально ориентировалась на создание транснациональной смешанной экономики (mixed economy) [Shonfield, Shonfield, 1984], и в то время аргументы Хайека в пользу неизбежной (и, по его мнению, желанной) либерализации наднациональной интегрированной политической экономии, скорее всего, большинству казались абсурдными[114]. Со временем, однако, европейская интеграция переросла свои кейнсианские иллюзии и тягу к планированию, и чем дальше заходил интеграционный процесс, продвигаясь к центру европейской политической экономии, тем больше он следовал интуиции Хайека 1939 г.: о необходимости нейтрализовать в пределах федерации влияние демократических институтов на экономику и передать право решения о распределении свободным рынкам; о необходимости запретить разрушительное для рынка вмешательство государства, в том числе упразднить национальные валюты; о политических препятствиях, которые (по мнению Хайека, к счастью) стоят на пути федеративной интеграции, не позволяя двинуться дальше создания и либерализации рынков.

В сущности, возникшая в Европе после Второй мировой войны межгосударственная квазифедерация – первоначально созданная ради гарантий обеспечения мира – благодаря присущей ей политической и экономической логике, предвосхищенной Хайеком, в долгосрочной перспективе оказалась надежным и более мощным мотором