Тем не менее от стран, «спасенных» другими странами, требуется провести серьезные сокращения в уровне жизни своих граждан – это необходимо не только для обретения доверия финансовых рынков в долгосрочной перспективе, но и для того, чтобы успокоить граждан стран-доноров, которые, в свою очередь, ради финансирования солидарных интересов сообщества государств пошли на сокращение своих государственных бюджетов и социальных выплат[112]. Таким образом, и доноры, и реципиенты выплачивают требуемые суммы финансовым рынкам, что может показаться взаимным вымогательством между странами или народами, неравными в своем «богатстве» или в претензиях на него.

Международная солидарность, которая на практике сводится к наказанию, выраженному в необходимости следовать предписанной извне и сверху политике жесткой экономии, подразумевает, что граждане неплатежеспособных стран-должников несут солидарную ответственность за действия своих предыдущих правительств. Это признается справедливым, потому они выбирали свои правительства демократическим путем. Демократия, таким образом, служит инструментом для конструирования идентичности между гражданами и правительством, между избирателями в роли принципала и правительством в роли агента. Этой идентичности оказывается вполне достаточно, чтобы потребовать от граждан оплачивать кредиты из своего кармана, так как брались они от их имени; и не важно, за кого граждане голосовали и доставались ли им хоть какие-то деньги от этих кредитов. При этом гражданам как политическим субъектам запрещено делать то, что с легкостью было бы позволено гражданам как экономическим субъектам, а именно: добиваться определения чего-то вроде ограничений на опись имущества должника, основываясь на Европейской конвенции по правам человека.

Неонационалистический публичный дискурс возлагает вину за чрезмерно высокий уровень государственного долга на граждан одной страны, которые устроили себе комфортную жизнь за счет граждан других стран (что впоследствии уравновешивается, когда первым в порядке солидарности приходится помогать вторым, – применение, так сказать, «солидарности-как-наказания»); однако на самом деле государства долгов набирали новые долги, чтобы компенсировать дефицит налоговых поступлений, которые они не сумели собрать (особенно с богатых граждан), не захотели или не решились (побоявшись разрушить социальный мир или потерять инвестиции). Таким образом международная поддержка государства долгов превращается в солидарность не только с его кредиторами, но и с его высшим классом (который и так платил совсем мало налогов, а после поворота к неолиберализму стал платить еще меньше). В результате солидарность субсидирует неравномерное распределение доходов, потому что она позволяет избавить граждан поддерживаемых государств от необходимости политически объединяться, чтобы исправить ситуацию, и брать на себя связанные с этим конфликты и риски. То, что лицам с высокими доходами сегодня легче, чем когда бы то ни было, уйти от налогов и тем самым вынудить свои родные страны прибегнуть к заимствованиям, является следствием либерализации рынков капитала последних десятилетий. Такие страны, как США, Франция, Великобритания и Германия, серьезно выиграли от утечки капитала из стран с мягкой системой налогообложения и неравным распределением доходов; более всего выиграли их богатые граждане, что нашло воплощение в росте цен на элитную недвижимость. Счет за это предъявляется сегодня гражданам тех стран, правительства которых под аплодисменты финансовых рынков предоставили капиталу свободу перемещения, или тех, которые были вынуждены это сделать под давлением международного сообщества.

В перевернутом мире финансовой и фискальной дипломатии, встроенной в систему международных финансовых рынков, уступка национальным суверенитетом своих позиций наднациональным институтам (таким как международная помощь или трансграничные механизмы регулирования) становится инструментом не только защиты финансовых инвестиций и взыскания долгов, но и ограждения рынков от политического вмешательства во имя корректирующей социальной справедливости. Как следствие, капитализм лишается демократии. Национальный суверенитет – ключевое требование национальной демократии – теряет свою легитимность, ибо воспринимается как возможность постоянно жить в долг за счет других стран; в результате – нередко под аплодисменты «государственных народов», завербованных под задачу обслуживания общеевропейских долгов, – он может быть и вовсе упразднен и заменен наднациональными дисциплинарными агентствами, глухими к демократии, причем эта тенденция относится не только к странам, погрязшим в долгах, а вообще ко всем, и отсылает к таким ценностям, как международная солидарность и мирное преодоление национализма путем наднациональной интеграции.

Глава 3

Политика государства консолидации: неолиберализм в Европе

С началом финансового и фискального кризиса государство долгов, сменившее налоговое государство, вынуждено превратиться в государство налоговой консолидации и тем самым завершить неолиберальное прощание с европейской системой государственного управления и ее политической экономией на кейнсианском фундаменте. Получившееся в результате государство консолидации неслучайно конституирует себя как международный режим, сочетающий множество уровней управления. То, что между интернационализацией и денационализацией, с одной стороны, и либерализацией – с другой, существует взаимосвязь, отложилось в общественном сознании со времен дискуссий о политических последствиях глобализации. Но никто не выразил это так рано и отчетливо, как Фридрих фон Хайек в своей статье «Экономические условия межгосударственного федерализма», вышедшей в журнале «New Commonwealth Quarterly» в сентябре 1939 г., аккурат в начале Второй мировой войны [Hayek, 1980 (1939)].

ИНТЕГРАЦИЯ И ЛИБЕРАЛИЗАЦИЯ

Следуя духу времени, Хайек начинает с вопроса о том, при каких условиях возможен стабильный мир на международной арене. По мысли Хайека, «главная цель межгосударственной федерации – обеспечить мир: предотвратить войны как внутри нее, устранив трения и создав эффективный механизм урегулирования любых споров, могущих возникнуть среди ее членов, так и между ней и любыми независимыми государствами, сделав ее столь сильной, чтобы исключить любую опасность нападения извне». При этом не стоит забывать, что «нет ни одного исторического примера успешного объединения стран для проведения общей внешней политики и обеспечения обороны без введения общего экономического режима» [Hayek, 1980 (1939), p. 256]. Если же внутри федерации сохранить различные экономические и политические режимы, то у граждан каждого входящего в федерацию государства возникнет «солидарность интересов», а вот на стыке государств будут постоянные экономические конфликты [Ibid., p. 257]. В результате все столкновения интересов становятся конфликтами между одними и теми же группами людей вместо конфликтов между группами с постоянно меняющимся составом. Для единства целого необходимо, чтобы эти группировки не были постоянными и, еще более важно, чтобы разнообразные общности интересов не расползались территориально и с ними никогда не идентифицировали себя надолго жители того или иного конкретного региона [Ibid., p. 257]. Но если для единства федерации необходим унифицированный экономический режим, чтобы солидарность не была определена национально, как же должен выглядеть такой режим? Центральное место в аргументации Хайека занимают следующие два тезиса. Прежде всего, Хайек заявляет, что общая экономическая система, в которой отсутствуют тарифные барьеры и существует свободное передвижение людей и капитала, – союз с «единым рынком» [Ibid.] – уже значительно ограничит сферу экономической политики отдельных государств. Из этого он выводит второй тезис: политическое вмешательство в дела рынка, которое