– Почему нас не останавливают, как других? – спрашиваю я.

– Иногда быть дочерью моего отца имеет свои плюсы, – говорит мама, и я вспоминаю Уэма, человека, разгромившего банды, тридцать лет назад терроризировавшие страну.

– Что ты имеешь в виду?

– Почему ты задаешь так много вопросов? – бросает она. Потом вздыхает. – Извини, Кайла. Поговорим об этом как-нибудь в другой раз, ладно?

– Почему во сне ты играешь в прятки? – Доктор Лизандер откидывается на спинку и складывает руки на груди. Смотрит и ждет.

Я уже решила, что должна дать ей что-то настоящее, что-то значимое. Я никогда не рассказывала ей о береге, страхе, бегстве: в различных формах это все повторяющийся сон, появившийся тогда же, когда я впервые осознала, что нахожусь в больнице.

И дело даже не в том, что доктор отлично разбирается в мимике, непроизвольных жестах, движении глаз, моргании, то есть во всем том, что можно наблюдать и интерпретировать. Все еще проще, когда у меня на запястье «Лево», прибор, осуществляющий мониторинг моих эмоций. Ей достаточно просканировать его, чтобы понять, говорю ли я правду или лгу. Впрочем, доктор Лизандер уверена, что обращаться к помощи каких-то штучек ей совсем ни к чему. И, надо признать, ее уверенность оправданна.

И все же обман не исключен полностью, хотя это и нелегко. Я чувствую себя иллюзионистом, задача которого состоит в том, чтобы отвлечь ее внимание от того самого объекта, который она намерена исследовать. И при этом не выдать себя.

– Можно спросить? – говорю я.

Доктор Лизандер откидывается на спинку стула. Она часто отвечает на вопросы – надо только осмелиться спросить. Но для начала все же лучше убедиться, что она в подходящем настроении.

Наклоняет голову вперед. Разрешение даровано.

– Почему вас так интересует эта игра в прятки? Сон же счастливый, я просто играю. В нем не случается ничего плохого.

– Что он означает?

– Не понимаю.

– Ты прячешься от других, и это твоя игра, понимаешь? Почему ты прячешься? Что ты прячешь?

О… Я на секунду задумываюсь. Неужели я прячу что-то? Вот уж не знала.

Уезжаем из больницы. Все почти так же, как и в тот день, когда я познакомилась со своей семьей. Поднимаемся по винтовому пандусу к воротам. У нас с Эми проверяют уровень «Лево». Охранники мельком осматривают машину и поднимают наконец шлагбаум. Ограда и сторожа остаются позади, и я облегченно вздыхаю. Сегодня весь больничный комплекс как будто давил на меня, выжимал из легких воздух. Как я прожила здесь так долго?

И охранники… Они ведь тоже лордеры. Живя за этими стенами, я принимала все как само собой разумеющееся: башни с пулеметами, зарешеченные окна, патрульных с собаками. Высокие заборы.

Для чего это? Чтобы не впускать или чтобы не выпускать?

Всю обратную дорогу из больницы я смотрю в окно. Мама за рулем и занята своими мыслями. Эми дуется – ее герой, доктор Лизандер, не нашла времени, чтобы поговорить с ней, и даже как будто не заметила.

Мы едем домой. А он мой? Я привыкаю к нему, чувствую себя комфортнее. Я больше не просыпаюсь по утрам, не зная, где нахожусь, и легко ориентируюсь в темноте. Прохождение через больничный пост охраны, за колючей проволокой и сторожевыми вышками вызывает клаустрофобию: хочется выпрыгнуть из машины и бежать, бежать из города в деревню. Подальше от этих улиц с вооруженными людьми, этих спешащих толп, этих автострад с блок-постами и черными фургонами.

По крайней мере, доктор Лизандер согласилась с сестрой Пенни и порекомендовала маме давать мне больше самостоятельности, позволять гулять одной. Чему мама не обрадовалась, так это высказанному доктором Лизандер желанию видеть меня не раз в две недели, а каждую неделю. Так что теперь нам придется проезжать этим маршрутом каждую субботу.

Мы уже почти дома, когда я вспоминаю кое-что. Почему мама звонила папе насчет того, что происходит на дороге? По радио об этом ничего не говорили, ни тогда, ни теперь.

Откуда же ему было знать?

Воскресное утро встречает нас сияющим голубым небом и морозцем: вылетевшее изо рта дыхание обволакивает лицо белой пеленой. В ожидании автобуса, который повезет нас на тренировку по бегу по пересеченной местности, я ежусь, топчусь на месте и похлопываю ладонями. Школьники понемногу подтягиваются к остановке. Появляется и учитель с блокнотом.

За автобусом к школе подкатывает автомобиль с Беном за рулем. Я жду его, остальные забираются в автобус.

Бен удивленно улыбается.

– Я и не знал, что ты побежишь.

К участию в тренировке меня подтолкнуло то ужасное ощущение, которое возникло вчера в больнице. Я знаю, почему бежит Бен; я, бывало, тоже бегала в больничном спортзале. Их называют эндорфинами, эти химические соединения, вырабатываемые организмом, когда бежишь и бежишь, бежишь, преодолев точку изнеможения и мышечной боли, когда уже не чувствуешь, что ты делаешь с собственным телом, а ощущаешь только струящееся по венам радостное возбуждение, когда не хочешь останавливаться, и все внутри успокаивается и становится кристально ясным и понятным. И может быть, отчасти я хочу бежать из-за сна, в котором не могу бежать и падаю. Мне хочется научиться убегать.

Мама не сразу поверила в серьезность моих желаний, так что пришлось напомнить ей рекомендации доктора Лизандер насчет предоставления мне большей свободы. Эми же только ухмыльнулась и, когда мы остались вдвоем, отпустила пару шпилек.

Тренер по бегу, мистер Фергюсон, увидев меня, делает большие глаза и картинно вздыхает.

– Только еще одной фанатки и не хватало, – говорит он и косится на Бена. Кое-кто из мальчишек глуповато улыбается, и до меня начинает доходить, о чем тут речь.

– Я сама бегаю, – сердито говорю я, чувствуя, как розовеют щеки.

– Что ж, малышка, посмотрим, – смеется мистер Фергюсон.

Всего собралось около дюжины мальчишек и примерно столько же девчонок. Все, похоже, знают друг друга, и все повыше и покрупнее меня, так что я и впрямь «малышка».

В автобусе сажусь к окну. Бен пристраивается рядом. Мы отъезжаем от школы, и он, наклонившись, шепчет мне на ухо:

– Это правда?

– Что?

– Что ты здесь только из-за меня?

– Нет! – Я возмущенно щипаю его за руку.

– Уу! – Бен трет локоть. – А я, признаться, надеялся…

Я смущенно отворачиваюсь. Неужели он серьезно? А как же Тори? Не знаю, что сказать, а потому молчу.

Десятикилометровый маршрут проложен по сельской местности: тропинки пересекают поля и лесные массивы, холмы, канавы и ручьи. Не совсем то, к чему я привыкла в спортзале. Справлюсь ли? Всем, кроме меня, маршрут знаком. Фергюсон показывает карту и говорит, что на маршруте есть курсовые указатели – оранжевые флажки. Я внимательно просматриваю карту – нескольких секунд вполне достаточно, чтобы заложить курс в память.